Козлоногий Бог

Он решил искать Пана точно также, как другие люди искали Христа. Было ли это чудовищным богохульством? Возможно, большинство людей и считало так, но он совершенно не возражал против этого. Было ли это Черной Мессой? В каком-то смысле да, но все же она не казалась ему черной. У него, безусловно, не было намерения осквернять что-либо из того, что кто-то другой считал священным. Он не получил бы никакого удовольствия от того, что бросил бы на землю священные облатки и попрыгал на них сверху, как «ужасающий каноник», которого, казалось, веселили подобные вещи. Он мог бы попробовать провести свою Мессу на животе обнаженной леди, если, конечно, нашел бы хоть одну, которая не слишком боялась бы щекотки, но он сомневался, что это будет все еще радовать его после того, как пройдет ощущение новизны. В подобных вещах не было никакого наслаждения для человека, привычного к кабаре. Нет, думал он, всё это было лишь немногим лучше, чем писать непристойности на стенах. Те, кто шли этим путем, могли таким образом избавляться от своих комплексов, однако его этот путь нисколько не привлекал, поскольку его собственные комплексы были совершенно другими. Ему казалось, что Черная Месса, не важно, описанная Гюисмансом или А. Е. В. Мэйсоном, была чем-то деструктивным и опасным, и не несла в себе ничего конструктивного; она была символическим освобождением человека от внутренних запретов; она не требовала присутствия какой-либо внешней силы. Возможно, Исабель Гауди совершала нечто чуть более конструктивное, когда сбегала на церковное кладбище танцевать с Дьяволом, но и в этом поступке тоже была огромная доля абреакции[14]. Он представлял себе средневековых женщин, задавленных религией и традициями, крадущихся по узким улицам обнесенных стенами городов, группами из двух или трех человек, в темноте, при свете Луны, чтобы оказаться на ужасающем шабаше и попробовать на вкус свою дорогостоящую свободу, расплатой за которую так часто становились вязанка хвороста и мучения. Он также думал о найденном в другой книге упоминании о том, как ведьмы, которые не могли посетить шабаш, натирали себя наркотической, возбуждающей мазью, ложились на кровать и концентрировались на том, что в тот момент происходило на пустоши или в лесу, и вскоре оказывались там во сне или в видении. Это опять же было тем, что делал Игнатий, только он делал это в обратном порядке. И чем больше он об этом думал, тем больше крепло в нем осознание того факта, что все методы являлись в действительности одним и тем же методом. Полетам средневековых ведьм на метлах предшествовал храмовый сон, или высиживание, древних греков, в результате которого служитель, спящий в храме, получал в награду возможность увидеть свое божество. Так может быть и ему удастся найти Пана в конечном итоге?

Он попробовал уснуть на спине, ибо он давно замечал, что эта поза способствует возникновению сновидений, и отправил свой разум вовне, в долины Аркадии, на поиски Пана. В своем воображении он воссоздал «композицию места», используя те обрывочные сведения, которые мог вспомнить из классики, так тщательно и так бесполезно утрамбованной в его голову в Хэрроу. Редкие дубовые и сосновые леса; море темного винного цвета внизу; жужжание пчел в ладаннике и греющиеся на солнце ящерицы, а над ними — стада резвых коз, перепрыгивающих с камня на камень. Он услышал звуки тонкой пастушьей свирели, которая в любой момент могла оказаться флейтой Пана; он почувствовал запах хвои в разреженном сухом воздухе; он ощутил жар солнца на своей коже; он услышал шум прибоя, с грохотом разбивавшегося о камни далеко внизу. Он услышал крики чаек. Были ли чайки на греческих островах? Он этого не знал, но он действительно их слышал; они возникли здесь сами собой.

Но переключение внимания и вопросы о чайках разрушили всю магию, он снова вернулся в свою кровать и Греция отдалилась от него так, как если бы он стал смотреть на нее в другой конец театрального бинокля. И все же он увидел достаточно для того, чтобы утолить свою жажду. Эти чайки были необычайно реальными и ему не приходилось выдумывать их так, как он выдумывал козлов. Он действительно их слышал.

Он повернулся на бок и спокойно лежал в ожидании сна, лениво размышляя о только что пережитом опыте; о своих разговорах со старым Джелксом в пыльном книжном магазине; он вспомнил точный маршрут дистанции, которую он бежал в школе, будучи еще в прекрасной форме; солнце согревало его спину через тонкую футболку для бега точно также, как солнце Древней Греции, пока он, согнувшись, ожидал старта. Ему вспомнилось лицо его жены, сидевшей и прихорашивавшейся перед зеркалом; она была без платья, а сорочка с вырезом на спине обнажала ее атласную кожу и округлые мускулы, так сильно отличавшиеся от мужских. Она повернула голову, чтобы заговорить с ним, и он внезапно понял, что это была не его жена, но какая-то незнакомка. Однако он увидел ее лишь мельком и сумел различить только блеск ее глаз, нос и рот. Он не узнал это лицо, но оно точно не было лицом его жены.