Козлоногий Бог

Следующим утром Мона проснулась первой, ведь Хью и мистер Джелкс по природе своей были поздними пташками. Она выглянула в окно и, увидев первую зелень на березах и первые лучи солнца над елями, выбежала за дверь так быстро, как только могла. Она так долго жила в Лондоне, что уже не помнила, как много может значить для нее весна и раннее утро. Несколько полиантусов, бархатисто-коричневых и винно-фиолетовых, были разбросаны среди нарциссов в жесткой траве, произраставшей у основания старой стены, и Мона, ставшая особенно чувствительной из-за болезни, стояла и смотрела на них. Роса искрилась на каждом сером стебельке высохшей зимней травы, тяжелая роса, оставшаяся после последних заморозков, и маленькие бархатистые личики полиантусов проглядывали сквозь нее, ничем не поврежденные. Небо было бледно-голубым, в цветах ранней весны и раннего утра; маленькие хвостики облаков на юге указывали направление ветра, чье мягкое дуновение прогоняло прочь утренний холод рассвета. Темный дрок с желтыми цветами усеивал бесплодный пустырь, серебристые березы возвышались то здесь, то там, сплетая тонкое кружево ветвей на фоне неба, пронзаемого ими насквозь, когда отблески света отражались в слабой дымке молодой зелени. Темные ели сторожили линию горизонта, как и весь год до этого, оставаясь неизменными. Зимнюю серость пустыря украшали широкие полосы папоротника, казавшегося на его фоне огненно-рыжими; ничем не огороженное поле тянулось вдаль и скрывалось в лесу, как только земля начинала идти под уклон. Всем здесь заправлял лесной Пан, не уступавший ни дюйма своих владений Церере. Это было зрелище, способное разбить сердце любого землепашца, однако Мона благодарила Богов за этот пейзаж.

Чье-то неожиданное прикосновение к ее руке заставило ее вздрогнуть, и она обернулась, увидев рядом с собой Хью, который смотрел на нее сверху вниз с высоты своего недостижимого роста. Он улыбнулся и крепче сжал ее руку.

— Милое зрелище, не правда ли? — спросил он.

— Очень милое, — ответила Мона, и они продолжили стоять здесь вместе, в молчании.

— Все только и говорят, что здесь нужно разбить сад, Мона, но никакой сад здесь не нужен. Мне итак здесь нравится.

— Можно посадить какие-нибудь старомодные, деревенские цветы во дворе.

— В каком еще дворе? — спросил Хью.

— На земле внутри галерей, где сейчас находится скотный двор.

— Так ты хочешь разбить сад, да, Мона? Отлично, я не против.

Их внимание привлек стук копыт на дороге, и они увидели мистера Пинкера, подъезжавшего к ферме на старомодной двуколке с весьма необычным грузом на борту, состоявшим из миссис Паско, Билла Паско, прораба, мальчишки-помощника, некоторого количества досок и банки клея, заботливо вложенной в руки миссис Паско. Билл аккуратно держал молочник, как если бы тот был новорожденным ребенком. Грин Мэн мог катиться к дьяволу вместе со всеми своими постояльцами; это в очередной раз доказало правдивость притчи о девяноста девяти овцах, благополучно пасущихся в загоне и ничего не значащих на фоне одной-единственной бродяги[37]. Формально Хью, конечно, не был овцой, но он был чем-то куда более удивительным — мужчиной, который мог позволить другому человеку управлять своей жизнью.

Джелкс, который из вежливости не стал надевать свой халат, спустился вниз в своем инвернесском плаще, чем придал еще больше живописности собравшейся компании. Мона, чья невзрачная одежда казалась в Лондоне слишком серой, казалась здесь богиней, поднявшейся из земель серого зимнего пустыря также, как Афродита поднялась из пены морской, настолько прекрасно она вписывалась в окружающую действительность.

Они широко открыли дверь в гостиную и поставили стол под лучи солнца, ворвавшегося внутрь. Мона сорвала несколько полиантусов и, засунув их в грубый глиняный кувшин, найденный ей на полке в судомойне, поставила их на стол среди пестрой деревенской посуды, и пчела, неуклюже подлетевшая к цветам, тут же собрала с них мед. Хью внезапно ощутил прилив счастья, пьянящего не меньше, чем алкоголь.

Они оба с огромной радостью показывали Джелксу всё, что было интересного в этих старых зданиях. Джелкс, в свою очередь, не без удивления заметил, что Мона относилась к ним точно также, как и Хью.

Мона не видела их после того, как территория была расчищена от лишних перегородок и других препятствий, и теперь она могла впервые оценить возможности двух великолепных просторных комнат с их арочными окнами и роскошными каминами. Амброзиус, очевидно, обладал хорошим вкусом, раз не обошел своим вниманием ни одну церковную архитектурную особенность.

Джелкс осмотрел часовню, но не проронил ни единого слова: было ясно, что как попугай, который плохо говорил, он, тем не менее, подумал о многом.