Козлопеснь

— Ты полезешь в кувшин или нет? — спросил я.

— Да, — сказал сын Филиппа. — Уже лезу.

— Молодец, — сказал я. — Но лучше нам сперва высыпать оливки. Помоги-ка мне.

Мы наклонили кувшин и вывалили оливки; затем Аристофан забрался внутрь, а я присыпал его оливками.

— Дышать можешь? — спросил я. Он заверил меня, что все в полном порядке.

— Отлично, — сказал я. — Ну что же, пора в путь.

Я накрыл кувшин крышкой и запряг быка. Это был хороший бык, покорный и воспитанный. Мне он понравился. Я взялся за вожжи и мы снова пустились в путь.

Мы выбрались к морю к вечеру, и от одного его вида я снова почувствовал себя ребенком. Море было огромное, прекрасное и дружелюбное, и на другом его краю лежала Аттика, Афины и Паллена, и там был мой дом, мой управляющий и его жена, моя серая лошадь с черным хвостом, и мой городской дом и моя жена. Я почти не вспоминал о Федре с тех пор, как шагнул с корабля на берег Сицилии; вспомнив вдруг о ее существовании, я понял, что совершенно не могу представить, как она выглядит. Я выбросил эти мысли из головы и снова стал Пелопидом. Всего в дне пути от Катаны. Не испортятся ли оливки?

Я остановился на ночевку и совсем уже было собрался выпустить Аристофана, как вдруг на дороге появилась компания мужчин с ослами. Их было около десяти, земледельцев, везущих свои товары в город. Этим городом могла быть только Катана.

— Добрый вечер, друг, — сказал один из них, высокий малый с густой седой шевелюрой. — Едешь на рынок?

Он говорил теплым и дружелюбным тоном, и я улыбнулся в ответ:

— Конечно. Везу кувшин оливок.

Дружелюбие мужчины явно поумерилось, и я понял, что я по-прежнему Пелопид. Мой сиракузский акцент сделался столь хорош, что он мгновенно его распознал. Проблема заключалась в том, что катанцы ненавидели сиракузцев всей душой. Не будь я столь напуган, я бы расхохотался.

Дуракам счастье, но счастье это дурацкое — заметила душа моя, что во мне, и в голосе ее было столько самодовольства, как будто она знала наверняка, что на сей раз все кончится плохо. Ты пробрался через всю Сицилию и ухитрился выбраться из всех передряг, почти не напрягаясь; и вот, научившись наконец идеально изображать сиракузца, повстречал толпу катанцев, которые порвут тебя на части за то, что ты не афинянин. Небось это тебя отучит быть таким счастливчиком.

— И откуда же ты едешь, парень? — спросил седовласый. — Я, кажется, не разобрал с первого раза.

— Я из Паллены, — ответил я своим обычным голосом, да только прозвучал он фальшиво. — Из Паллены в Аттике. Я афинянин.

Седой нахмурился и сказал:

— Не надо со мной шутить, незнакомец. Сам скажешь правду или мне придется ее из тебя выколотить?

Я пытался придумать хоть какой-то способ выпутаться из этой истории, но ничего не придумал.

— Ох, да ради всего святого, — сказал я. — Я афинянин, неужели не видишь? Я из отряда Демосфена. Я участвовал в битве в огражденном саду, но сбежал. Я украл эту повозку около Леонтин, потому что за мной гнались всадники и мне надо было их обдурить. Сейчас я притворялся сиракузцем, потому что не знал, в какой я стране.

Люди мрачно забормотали — я их не убедил. Я не знал, что делать.

— Я тебе не верю, — сказал седой. — Думаю, ты сиракузский шпион, и я собираюсь с тобой разобраться. Держите его, ребята.

— Погодите, да погодите же! — завопил я. — Вы совершаете огромную ошибку! Да послушайте, в этом кувшине у меня сидит еще один афинян. Он мой друг, мы сбежали вместе.

Седой уставился меня.

— В кувшине? — переспросил он.

— Да!, — крикнул я. — Вот в этом чертовом кувшине! Посмотрите сами, если не верите.

Они опрокинули кувшин и вывалили его содержимое на землю. За небольшим каскадом оливок последовал чрезвычайно ошарашенный сын Филиппа. Он попытался вытащить меч, но его быстро разоружили и связали.

— Афиняне, ну конечно, — сказал один из мужчин. — Он чуть меня не зарезал.

— Он не слышал вас, сидя в горшке, — сказал я. — Он думал, вы враги.

Седому это не понравилось.

— Мы что, похожи на сиракузцев? — спросил он яростно.

— Он вас и не видел, — торопливо ответил я, — он же сидел в долбаном кувшине. Да ты хоть на секунду задумайся!

— Нечего со мной так разговаривать, — сказал седой. — Тебе повезло, что мы тебя до сих пор не удавили.

— А, да поступай как хочешь, — сказал я в отчаянии.

— Вот именно так и поступлю, — сказал седой. Его товарищи, казалось, были полностью с ним согласны, и один из них уже разматывал веревку. И тут я кое-что припомнил. Я припомнил толстого торговца сушеной рыбой, который сидел рядом со мной на постановке «Стратега». Я вспомнил, что его звали Периклид, сын Беллерофонта, и что он был из Катаны. Я чуть не разрыдался от облегчения.

— Секундочку послушай меня, ладно? — сказал я. — В Катане у меня есть друг, который за меня поручится. Периклид, сын Беллерофонта, торговец сушеной рыбой. Ты слышал о нем?

— Конечно, я слышал о нем, — сказал один из мужчин. — Я продаю ему тунца в сезон ловли. Знаешь его?

— Я встречал его в Афинах.

— Если ты его знаешь, — сказал седой, — то знаешь, и где он живет?