— И все равно я тобой гордилась, — сказала она. — И еще я очень хотела быть на том пиру, но, конечно, не могла. Вообще-то я ни разу не была на твоих победных пирах. Тебе лучше поторопиться со следующей пьесой, чтобы я смогла...
Она не договорила. Я отвернулся.
— Мы дураки, правда? — сказала она. — Могли бы кучу удовольствия получить вместе.
— Ты выйдешь замуж еще раз? — спросил я.
— В моем возрасте и с таким лицом? Ты, наверное, шутишь.
— У тебя будут деньги, — сказал я, — а кроме того, внешность — это еще не все. Ты могла бы выйти за Гермократа — его жена умерла в прошлом году.
— За Гермократа? — почти выплюнула она. — Не надо оскорблять мой вкус.
— Какая ты разборчивая, однако, — сказал я. — Он довольно привлекательный парень.
— Гермократ, — повторила она. — Человек, который поставил «
— Тебе необязательно выходить за комедиографа, — сказал я. — Сойдет и трагик. У тебя подходящее имя для жены трагика.
— О нет, — сказала она. — Или комедиограф, или никто.
— Из комедиографов, говорят, никакие мужья.
— Ага, — сказала она. — Выстраданное знание. Я могла бы и сама попробовать писать.
— Ты?! — воскликнул я. — Не смеши меня. Что может женщина понимать в поэзии?
— А как же Сафо? — быстро сказала она.
— Очень переоцененная поэтесса, — ответил я. — Даже для иностранки. И к тому же половину ее стихов написал на самом деле Алкей. И кто возьмется поставить эти твои пьесы?
— Филонид, — ответила она. — Я навру, что это твои.
— Ты не посмеешь.
— А что такого? — сказала она. — Это всего лишь ремесло, как роспись по амфорам. Всего-то надо изучить технику — любой дурак справится.
— Чепуха.
— Увидим.
— Нет, не увидим. Я запрещаю.
— Запрещаешь, значит?
— Категорически.
— Ну что ж, в таком случае, — сказала она, — я лучше ощипаю твоих голубей. — Она подобрала птиц и позвала Фракса. — Приготовим их с молодым сыром и колбасками.
♦
На следующий же день объявили дату суда — он должен был состояться через шесть дней в Одеоне, третьим по счету. Будь моя воля, я бы предпочел Одеону двор архонта — акустика там была получше, а водяные часы шли медленнее. Третье слушание, однако, было хорошим знаком, ибо победные постановки «
Это был Питон, профессиональный оратор. Я видел его десятки раз — на агоре, где он перекорялся с Сократом и его приспешниками, в банях и в Гимназии. Он называл себя философом, но был из тех, кто зарабатывает на жизнь, обучая людей искусству говорить — в Собрании или в суде. Это еще одно умирающее ремесло, рад заметить; не потому, что оно гнусно, как доносительство, но потому, что кормит таких вот омерзительных типов.
Я спросил, чем могу служить, и он ответил, что скорее это он может услужить мне. Он определенно ликовал, что удалось ввернуть Фигуру Речи прямо с порога, как торговец, которому удается показать товар лицом. Он заявил, что всего лишь за пятьдесят драхм обучит меня искусству ответчика, которое позволит мне снискать единодушные симпатии присяжных.
Разумеется, меня крайне заинтересовало его предложение; я попросил ему присесть и спросил, не хочет ли он вина. Он сел, но от вина отказался, впечатлив меня до крайности — се человек, сохраняющий рассудок холодным! — и я спросил его, уверен ли он, что поможет мне выпутаться.
— Совершенно не сомневаюсь, — ответил он. — Провал немыслим, успех гарантирован.
Я спросил, знает ли он, в чем меня обвиняют. Он сказал, что вроде бы это как-то связано со статуями.
— И какой именно аспект дела придает тебе такую уверенность? — спросил я. — Сказать по правде, я понятия не имею, что будет говорить обвинитель.
— Такое знание не подспорье, а помеха, — сказал Питон. — Оно затуманивает ум, которой должен быть чист. Тебе следует не защищаться, но атаковать. Именно это я обычно рекомендую своим клиентам.
— И о чем же мне говорить в своей речи?