Козлопеснь

— Успешная речь, — сказал он, откинувшись в кресле и сложив руки домиком, — сочетает ясность, изящество, убедительность и страсть, утонченность и искренность. Рациональность и эмоциональность: эмоции, проникнутые рассудительностью. Виновный может настаивать на своей невиновности, невинный же сокрушается о вине. О вине обвинителя, например — не следует ли нам подумать об этом? Я слышал, что против тебя будет свидетельствовать Аристофан. Задай себе вот какой вопрос. Разве это не тот случай, когда обвинитель сам должен быть обвинен? Предположим, что нам удастся доказать причастность твоего противника к эскападе, в которой обвиняют тебя — разве не будет этого достаточно? Нет; нам затем следует обрисовать его в самых превосходных тонах, так сказать, чтобы присяжные собственными глазами узрели его бесстыдство. Так мы не только отразим его удар, но и лишим его щита — агнец возляжет со львом. Мы не можем полагаться целиком на такую перемену ролей, однако мы сразу освободим себя от бремени доказательств и заставим нашего противника вспахивать двойную борозду.

— А что насчет свидетелей? — спросил я.

— Свидетелей?

— Свидетелей.

Он оскорбился.

— Я, разумеется, предоставлю всех необходимых свидетелей.

— А, понимаю, — сказал я. — Ты имеешь в виду профессиональных свидетелей.

— Разумеется, — он нахмурился. — Скажи мне, — сказал он, наклоняясь вперед, — если у тебя сломается плуг, наймешь ли ты горшечника, чтобы починить его?

— Нет.

— Коновала?

— Нет.

— Оружейника, корзинщика, ткача?

— Нет.

— Ты наймешь столяра, не так ли?

— Скорее всего, да

— А если у тебя потечет крыша, ты обратишься к строителю, если прохудятся сандалии — ты пойдешь в лавку сапожника.

— Именно так.

— Ты обратишься к услугам профессионала, а не любителя.

— Полагаю, это мы установили, да.

— И хотя ты не готов вверить свою крышу кровельщику-любителю, сандалии — любителю-башмачнику, ты согласен на услуги любителя-свидетеля?

— Да, — ответил я. Он не ожидал такого ответа. — И знаешь, почему? — продолжал я.

— Почему?

— Потому что присяжные знают всех профессиональных свидетелей, — сказал я, — и ни в грош не ставят их свидетельства.

Он надулся.

— Все мои свидетели надежны.

— Спасибо, — сказал я, — ты невероятно красноречивый человек, это не подлежит сомнению, но я думаю, что управлюсь с собственным убийством самостоятельно.

— Ох, — он был крайне разочарован. — Ты совершаешь огромную ошибку.

— Питон, — сказал я, — очень любезно с твоей стороны предложить помощь, но твоя сфера — исключительно гражданские иски, вроде долгов и хулиганских выходок. Держись ее и пойдешь далеко.

Я оскорбил его, но что уж тут поделаешь.

— Что ж, в таком случае, — сказал он, — с сожалением отзываю свою предложение. С тебя пять драхм.

— Пять драхм?

— Да.

— За что?

— Мой дорогой друг, — сказал он, — ты же не думаешь, что я стал бы работать бесплатно? Несмотря на то, что ты отверг мои услуги, мы провели с тобой продолжительную консультацию. Ты же не будешь этого отрицать?

— Мне она доставила массу удовольствия, — ответил я, — но уж точно не на пять драхм.

— То есть ты отказываешься платить?

— Да.

— Ты еще вспомнишь об этом, — прошипел он и выбежал вон. Федра, которая слушала нашу беседу через открытую дверь, вошла и вернулась к своим делам.

— Он тебя не слишком впечатлил, как я понимаю, — сказала она.

— Что, Питон? — я рассмеялся. — Этот парень — клоун.

— Ну, — сказала Федра, — этот клоун спасал людей от обвинений похуже твоего.

— Но не от уголовных!

— Именно что от уголовных. Измена. Противоправное законотворчество. И эти люди были и в самом деле виновны. Даже присяжные были в этом уверены.

— Назови хоть одно дело.

Она назвала примерно пять, и все они были в свое время на слуху.

— И как же ему это удалось? Уж наверное, не с помощью его клятых профессиональных свидетелей.

— Конечно, нет, — сказала Федра с раздражением. — Все благодаря его ораторскому искусству.

— Ты называешь это ораторским искусством? — переспросил я. — Вот эту банную болтологию? Она даже на самопародию не тянет — людям она покажется перебором.

— Дурак ты, — сказала Федра. — Нынче людям только такое и нужно. А иначе как ему удается заработать на жизнь?

— Это же в чистом виде циркулярная аргументация, порочный круг, — указал я.

— Единственное, что сейчас может спасти твою жизнь — это качественный такой порочный круг, — ответила Федра. — Пойми ты, нынешние присяжные вроде болельщиков на гонках колесниц — у них есть свои фавориты, и Питон — один из них. Он им нравится. Им хочется, чтобы он побеждал.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил я. — Когда ты последний раз была на суде?

— Из того, что я женщина, вовсе не следует, что я глухая, — ответила она. — У меня есть друзья, они мне всякое рассказывают. И вообще совершенно неважно, откуда я что знаю. Важно то, что тебе нужна хорошая речь в твою защиту. Ради всех богов, чего тебе терять?

Я стащил сандалии и прилег на кушетку.

— Для начала, самоуважение, — сказал я. — Если ты думаешь, что я готов доверить говорить за себя сократоподобным типам, то ты ошибаешься. Или я не поэт?

— При чем тут это?