Козлопеснь

Мы с Федрой посмотрели на него, и вид у него сделался обиженный.

— Не переживай, — успокоил я его, — ты не виноват.

— Совершенно не виноват, — согласилась Федра. — А это не Аристофан ли вон там?

Мы обернулись и увидели сына Филиппа, одетого необычайно скромно и с простым оливковым посохом, за которым следовали Демий и обычная толпа свидетелей, рабов и прочих фурий на побегушках. Друг моего дядюшки рассказывал как-то о величественных резных барельефах, которые его дед видел в Сардах — огромные, они простирались в обе стороны, сколько хватало взгляда, и изображали Великого царя персов, идущего на войну во главе всех народов земных, в сопровождении гончих собак и ловчих соколов и под гигантским царским зонтом. Полагаю, что Великий царь Персии внушал своим врагам такой же ужас — по крайней мере, на том барельефе — какой вызывал во мне Демий. Демий, однако, не нуждался в гончих, соколах и зонтиках. У него была харизма.

Он, казалось, смотрел прямо сквозь меня, как будто я уже превратился в голодную душу, мыкающуюся безнадежно не на той стороне реки. Но Аристофан случайно встретился со мной глазами — и столько подавленной ненависти было в его взгляде, что я прямо опешил. Мгновение я не мог понять, с чего он так бесится, но тут до меня дошло — он, должно быть, считает, что это по моей вине ему предстоит выставить себя перед всем городом свидетелем обвинения на политическом процессе против своего же собрата-комедиографа. Тут я его понимал — даже в глазах афинян участники подобных процессов получали своего рода клеймо, и кое-кто в Городе по-прежнему неодобрительно к ним относился. Но даже если так, мне казалось не совсем правильным винить в этом меня — дело, в конце концов, заварил Демий. Наверное, я чересчур чувствителен. Так или иначе, я смотрел в сторону, пока процессия не скрылась с другой стороны крыльца.

— Нервничаешь? — прошептала Федра мне на ухо.

— Нет, — чистосердечно ответил я. — Ну или не в этом смысле. У меня такое ощущение, будто моему хору вот-вот выходить на сцену.

— Эх ты, — сказала она. — Ты просто тщеславен, вот в чем твоя проблема.

Это не приходило мне в голову.

— Может, ты и права, — сказал я. — А может быть, я не могу воспринимать все это серьезно. А вон Сократ возвращается, посмотри; наверное, решил поприсутствовать на суде.

— Ты должен слупить с него драхму, — сказала Федра. — Он бы на твоем месте так и сделал.

— Там, куда я отправлюсь, — ответил я, — мне понадобятся всего два обола, по одному на глаз.

— Вот это боевой дух, — сказала Федра. — А также умение видеть во всем только хорошее. Как ты себя чувствуешь? Тошнота? Головокружение? Невыносимая мигрень?

— Это все начнется позже, — сказал я, — как раз перед тем, как придет мой черед говорить.

Леагор наклонился ко мне и сказал:

— Удачи тебе, Эвполид. Если ты проиграешь, можно мне забрать твой плуг с бронзовыми ручками?

— Если справишься с приставами, — ответил я, — то забирай. Скажешь им, что я занял его у тебя и забыл отдать. Не факт, что они тебе поверят. Не в твоих привычках спускать такую забывчивость.

Леагор, кажется, опять обиделся и молча уселся на скамью. Через мгновение в дверях показался глашатай и выкликнул наши с Демием имена. Я быстро, не глядя ей в глаза, поцеловал Федру в щеку, встал, встряхнулся, как пес, проснувшийся перед ужином, и направился к воротам. Помню, думал, что так, наверное, чувствуют себя мои актеры, когда объявляют первую сцену.