Козьма Прутков и его друзья

Славянофилы считали, что основная черта западной цивилизации — формализм и рассудочность, и видели мессианское назначение православия в обновлении разлагающегося Запада. Славянофилы предполагали гармонию и самобытность в отношениях между царской властью и народом в Московской Руси, что якобы было нарушено Петром I, который навязал стране язвы абсолютизма и породил бюрократию, ставшую «средостением» между царем и народом. Они хотели освободить народный дух из-под бюрократическо-канцелярского владычества, и тем самым сблизить царя с земством. В славянофилах жил страх перед стихийным взрывом, что нашло свое яркое отражение в стихах Константина Аксакова:

Зачем огражденья всегда

Власть ищет лишь в рабстве народа?

Где рабство — там бунт и беда,

Защита от бунта — свобода.

Раб в бунте — ужасней зверей;

На нож он меняет оковы.

Оружье свободных людей

Свободное слово.

Объективно славянофилы стали в строй либералов, подтачивавших скалу, на которой стояло здание царизма, потому что теории их широкого распространения не получали, а осуществление политических требований вело к усилению пропаганды революционной демократии, пользовавшейся у молодого поколения куда большим успехом.

Толстой сошелся с Хомяковым и Константином Аксаковым.

Его привлекала разнородная ученость Алексея Степановича Хомякова, сильный ум, но несколько раздражала манера спорить по любому поводу. По словам Герцена, это был «действительно опасный противник :закалившийся бреттер диалектики, он пользовался малейшим рассеянием, малейшей уступкой. Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековые рыцари, караулившие богородицу, спал вооруженный». Константин Аксаков был романтик, чистый душой и задорный. Он верил в будущность сельской общины, мира, артели.

Когда Алексей Толстой встретился с ними после войны в Москве, Константин Аксаков бросился ему на шею. Толстой написал Софье Андреевне, что полюбил Аксакова всем сердцем. Хомяков тогда говорил:

— Ваши стихи такие самородные, в них такое отсутствие всякого подражания и такая сила и правда, что, если бы вы не подписали их, мы бы приняли их за старинные народные.

Слова Хомякова, а потом и письма его, согревали Толстого в дни обрушившихся вскоре утрат... Он кое в чем соглашался с Хомяковым. Современный Запад с его буржуазной демократией, по его мнению, не мог быть примером для России. Вместе они видели в историческом Западе— «страну святых чудес». Но Толстой работал уже давно над «Князем Серебряным», и никак не мог примириться с восторженным восхвалением допетровской Руси.

Уже в первых стихах, опубликованных в «Русской беседе», сатира строилась на неприглядной картинке из излюбленной Хомяковым и Аксаковым эпохи:

У приказных ворот собирался народ

Густо;

Говорит в простоте, что в его животе

Пусто!

«Дурачье! — сказал дьяк,— из вас должен быть всяк

В теле;

Еще в Думе вчера мы с трудом осетра

Съели!»

Году в 1849-м, когда начинался и Козьма Прутков, Алексей Толстой написал сатирическую балладу «Богатырь». Ровно через десять лет он вознамерился опубликовать его в «Русской беседе». И намерение это не было случайным.

Именно к 1859 году колоссальный размах приняло движение против питейных откупов. Помещичьи и государственные крестьяне стали на сходках составлять приговоры об отказе от вина, а тех, кто продолжал покупать водку или посещать питейные заведения, сами крестьяне в своих общинах штрафовали и даже секли. Движение началось в белорусско-литовских губерниях и перекинулось на другие края. От бойкота крестьяне, да и кое-где городские жители, перешли к разгрому винных лавок. Добролюбов увидел в этом «способность народа к противодействию незаконным притеснениям и к единодушию в действиях». «Сотни тысяч народа,— писал он тогда же,— в каких-нибудь пять-шесть месяцев, без предварительных возбуждений и прокламаций, в разных концах обширного царства, отказались от водки...»

Армия подавила «питейные беспорядки». Тысячи крестьян были арестованы. А стихотворение Алексея Толстого запретила цензура. Но оно широко распространялось в списках.

По стране на разбитой кляче разъезжает костлявый всадник в дырявой рогоже, со штофом за пазухой. Он потчует всех без разбору; и «ссоры, болезни и голод плетутся за клячей его».

Уходит в город крестьянский сын, «любовью к науке влеком», он трудится, несмотря на голод и холод, и быстро продвигается вперед, желая послужить родному народу. Но вот ему встречается всадник...

«Здорово, товарищ, дай руку!

Никак ты, бедняга, продрог?

Что ж, выпьем за Русь и науку!

Я сам им служу, видит бог!»

От стужи иль от голодухи

Прельстился на водку и ты —

И вот потонули в сивухе

Родные святые мечты!

И у Толстого, и у Жемчужниковых, в их письмах и дневниках, не раз прорывалось возмущение системой откупов, политикой царского правительства, «лукавыми Иудами», не брезговавшими никакими средствами для выколачивания денег из народа. В «Богатыре» Толстой выступал против откупщиков и кабатчиков:

Стучат и расходятся чарки,

Рекою бушует вино,

Уносит деревни и села

И Русь затопляет оно.