Читаем Козьма Прутков и его друзья полностью

Сам же Прутков в «Предуведомлении» к «Пуху и перьям» предупредил все возможные обвинения как со стороны официальной, так и со стороны радикальной.

«Я — враг всех так называемых вопросов!» — твердо заявляет он, но в то же время, помня, что и среди сановников появились либеральные настроения, уверяет, что «решился идти за обществом». В конце концов, он напускает такого туману, который сделал бы честь любому дипломату.

«Сознаюсь, читатель: я даже повторял чужие слова против убежденья!.. Так прошло более трех лет. Время показало мне, что я боялся напрасно. Общество наше оклеветано : оно изменилось только по наружности... Мудрый смотрит в корень : я смотрел в корень... Там все по-прежнему : там много неоконченного (d’inachevé)!.. Это успокоило меня. Я благословил судьбу и снова взялся за лиру!.. Читатель, ты понял меня! До свиданья!»

Не оставив мысли об издании полного собрания своих сочинений, он первым делом публикует уже цитированное нами стихотворение «К моему портрету».

Басни «Помещик и Садовник» и «Помещик и Трава» посвящены язвам отходящего крепостного строя.

В басне «Помещик и Садовник» первый дал распоряжение второму о растении: «Пусть хорошенько прозябает!», что, хотя и с недоумением, было выполнено. В басне «Помещик и Трава» владелец имения, узнав, что на поле растет Тимофеева трава, приказал голове :

Мою траву отдать, конечно, пожалею; Но эту возвратить немедля Тимофею!..

С полным знанием дела и чиновничьего быта написана басня «Чиновник и Курица». В ней появились нотки, неслыханные доселе в творчестве такого высокопоставленного лица, каким был К. П. Прутков. О каком-то незначительном чиновнике он уже пишет с сочувствием. Впрочем, на это могло ему быть указано еще более высокопоставленным лицом, поскольку реформы были на носу и полагалось шагать в ногу со временем.

Чиновник толстенький, не очень молодой,

По Невскому с бумагами под мышкой,

Потея и пыхтя и мучимый одышкой,

Бежал рысцой...

На службу он спешил твердя себе: «беги!

Из прежних опытов давно уже ты знаешь,

Что экзекутор наш с той и другой ноги Старается в чулан упрятать сапоги,

Коли хотя немножко опоздаешь!..»

Из области чистой поэзии Козьма Прутков напечатал свои стихотворения, навеянные Полонским («Разочарование»), Щербиной («Философ в бане»), Бенедиктовым («Память прошлого»).

Помню я тебя ребенком,

Скоро будет сорок лет;

Твой передничек измятый,

Твой затянутый корсет. .

Было так тебе неловко;

Ты сказала мне тайком:

— Распусти корсет мне сзади,

Не могу я бегать в нем!

Весь исполненный волненья,

Я корсет твой развязал...

Ты со смехом убежала,

Я ж задумчиво стоял.

Удалось Пруткову и подражание Фету в стихотворении «Осень».

Осень; скучно; ветер воет,

Мелкий дождь по окнам льет,

Ум тоскует, сердце ноет,

И душа чего-то ждет.

И в бездейственном покое Нечем скуку мне отвееть...

Я не знаю, что такое?

Хоть бы книжку мне прочесть!

Минорное настроение Козьмы Пруткова вполне понятно. Противоречия, возникшие у него и его друзей с руководителями «Современника», все-таки оказались неразрешимыми. Программа журнала требовала от него таких душевных жертв, на которые он пойти не мог. Он переставал быть самим собой, а раздвоение личности, как известно, к добру не приводит... •

Добролюбов в течение 1860 года неоднократно высказывался по поводу творчества К. П. Пруткова :

«Художественный индеферентизм к общественной жизни и нравственным вопросам, в котором так счастливо прежде покоились г. г. Фет и Майков (до своих патриотических творений) и другие — теперь уже не удается новым людям, вступающим на стихотворное поприще. Кто и хотел бы сохранить прежнее бесстрастие к жизни, и тот не решается, видя, что чистая художественность привлекает общее внимание только в творениях Кузьмы Пруткова».

Автограф К. П. Пруткова.

Но такая поддержка нисколько не радовала Козьму Петровича. Добролюбов видел в Пруткове только пародиста и хотел, чтобы пародист своим талантом служил тому направлению, которого придерживался журнал. Самостоятельной творческой личности в Козьме Пруткове он не видел. А Прутков был ею. Он разрабатывал те же темы, что и другие поэты, но раскрывал в них себя.

Козьма Прутков чувствовал себя устаревшим, не зная, естественно, что плодам его творчества суждено пережить все и всяческие увлечения толпы. Он чувствовал себя лишним.

Козьма Прутков стал чаще печататься и в других журналах. Новая серия «Плодов раздумья» была опубликована в «Искре». В этих афоризмах он блеснул глубокими рассуждениями о службе, чиновниках, генералах. С возрастом к нему пришла еще большая мудрость, о чем говорит хотя бы такое высказывание:

«Если хочешь быть покоен, не принимай горя и неприятностей на свой счет, но всегда относи их на казенный».

В журнале «Развлечение» появились его стихи «Я встал однажды рано утром» и такое слабое произведение, как:

Сестру задев случайно шпорой,

«Ma sœur,— я тихо ей сказал,— .

Твой шаг неровный и нескорый Меня не раз уже смущал.

Воспользуюсь я сим моментом И сообщу тебе, ma sœur,

Что я украшен инструментом,

Который звонок и остер».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное