Козьма Прутков и его друзья

Министр. Это необходимо. Когда я займусь министерством здоровья, то поручу вам плодородие. Дайте ему совершенно другое направление.

Де Лагероньер. В каком смысле я должен понимать?..

Министр. В самом прямом смысле. Плодородие должно зависеть от министерства, то есть от меня. Я не хочу, чтобы в нашем отечестве что-либо росло или рождалось без моего позволения. О всех посевах надо будет сперва представлять мне смету на утверждение. Без моего ведома чтоб никто не смел посеять ниже кресс-салату. Все, что вырастет мимо меня,— вон!

Де Лагероньер. Это показывает глубокую заботливость вашего превосходительства.

Министр. Таков мой взгляд. Куры, яйца, свиноводство и даже само движение народонаселения, понимаете, должно подлежать моему надзору. Все, что будет сверх сметы,— вон!..»

Однако этим благодетельным для Франции указаниям не суждено было воплотиться в жизнь. Министр отверг де Jlaгероньера, потому что у того вскочило на лбу 25 прыщей. А самого министра плодородия сверг с его поста полковник Биенинтенсионе, каковую фамилию можно было бы перевести на русский словом Благонамеренный.

Образ полковника считается большой творческой удачей драматургов Прутковых. Служа в «министерстве подозрения», он очень бдителен и обходителен. Всякого он целует взасос. Его любимые слова: «Говорите смело, не жалейте ни отца, ни матери...» и «Я вам второй отец». Перед ним раскрываются сердца и развязываются языки. Он знает подноготную всех, в том числе и министра плодородия, написавшего в юности опрометчивый стишок: «Народов идеал, свобода золотая!» Убрав со своего пути всех, полковник и сам метит в министры...

А теперь пора восстановить историческую справедливость.

Долгое время в литературоведении считалось, что автор сатирической поэмы «Сон Попова» Алексей Константинович Толстой был первым, кто осмелился вывести на страницы художественного произведения образ ласкового «лазоревого полковника» из жандармского ведомства. Однако мы знаем, что, принадлежа к числу друзей Прутковых, А. К. Толстой не мог не быть знакомым и с творчеством Антона и Агапия. Несомненно, что именно «Торжество добродетели» повлияло на создание образов и министра, и полковника в поэме «Сон Попова», написанной гораздо позже.

Итак, добродетель восторжествовала. Имена Антона и Агапия Прутковых выплыли из тьмы забвения и, как мы надеемся, займут прочное место в учебниках литературы. Они были первыми!

27

В драме «Торжество добродетели» есть одно весьма любопытное примечание. В нем указано, как играть сцену в ванной. Актеру предлагается сесть не в воду, что было бы неприлично, а в сухую ванну, выставив наружу только мокрую голову, шею без галстука и голую руку. Примечание завершает фраза : «Так представляли мои дети в домашнем театре, и вышло очень хорошо».

Читатель уже догадался, что это слова самого Козьмы Петровича Пруткова. Они дают очень наглядное представление о домашних развлечениях покойного и его детей.

Но каким образом в драму вставлено замечание уже скончавшегося Козьмы Пруткова?

Это таинственное обстоятельство объяснили его потомки.

Они и после кончины своего родителя сносились с ним на спиритических сеансах посредством стучащих столов и вертящихся тарелок. Однако вскоре голос из загробного мира умолк, и лишь тринадцать лет спустя в «С.-Петербургских Ведомостях» были опубликованы записи, сделанные генерал-майором в отставке и кавалером N. N. Ему их диктовал с того света покойный поэт, мыслитель и государственный деятель К. П. Прутков.

Публикация никого не удивила, поскольку увлечение спиритизмом в те годы было повальным, а личность генерал-майора N. N. не вызывала подозрений, тем более что он был в равных чинах с покойным.

В этих записях К. П. Прутков заповедал живущим никогда не забывать очень умного, хоть и коротенького изречения: «Бди!»

«Дознано,— сообщал он из загробного мира,— что ежели бы это слово никогда и никем бы не забывалось, то вскоре на всем земном шаре не отыскалось бы достаточно свободного места».

Но вообще-то К. П. Прутков оказался в этих записях невероятно многоречивым, что для него при жизни было совершенно нехарактерно и объясняется полным его ничегонеделанием в мире ином. По его словам, он «ничего не ел, не был в присутствии и не занимался литературою».

Витая в небытии, Козьма Прутков видел собственные похороны, состоявшиеся в серенький и тоскливый петербургский день. Присмотревшись к сопровождавшим печальную колесницу, которая везла его бренные останки, Прутков был поражен равнодушным выражением лиц своих подчиненных. В особенности его огорчила неуместная веселость собственного секретаря Люсилина, егозившего около назначенного новым директором Пробирной Палатки статского советника Венцельхозена. Видя неблагодарность тех, кого он больше других возвышал и награждал, Прутков укорял себя вновь и вновь за недостаток бдительности, проявленный им при жизни.

28

Если Козьму Пруткова и можно упрекнуть в недостатке бдительности, то этот недостаток полностью искупается его прозорливостью, на каковое достоинство вполне справедливо указывал Салтыков (Щедрин).