Козьма Прутков и его друзья

Чижова произвели в унтер-офицеры, а потом вернули и офицерский чин.

Ершов не был ссыльным, но Жуковский, встретившийся с ним, сказал наследнику: «Я не понимаю, как этот человек мог оказаться в Сибири».

И в Петербурге помнили Ершова, но никто не помог ему найти место в столице. Иногда просили присылать стихи.

«Ты просишь моих стихов, — отвечал он, — но надобно узнать прежде, пишу ли я их... С самого приезда сюда, т. е. почти пять месяцев, я не только не мог порядочно ничем заняться, но не имел ни одной минуты веселой. Хожу, как угорелый, из угла в угол и едва не закуриваюсь табаком и цигарами... Скоро 22 года. Позади — ничего, впереди... незавидная участь!»

Но попытки писать в первые годы жизни в Тобольске все-таки были, несмотря на мрачное настроение.

Рожденный в недрах непогоды,

В краю туманов и снегов,

Питомец северной природы

И горя тягостных оков...

Везде я видел мрак и тени

В моих младенческих мечтах:

Внутри — несвязный рой видений,

Снаружи — гробы на гробах...

Ершову приписывают экспромты-эпиграммы на местных деятелей.

В адрес тобольского губернатора с польской фамилией:

Тебя я умным признавал,

Ясновельможная особа,

А ты меня с глупцом сравнял...

Быть может мы ошиблись оба.

По прочтении одной газетной статьи:

Лакеи вообще народ недостохвальный,

А гаже всех из них официальный.

Тобольскому купцу-толстосуму :

Сибирский наш Кощей

Всю жизнь свою обманывал людей,

И вот при старости, чтоб совесть успокоить,

Давай молебны петь и богадельни строить.

Городскому архитектору:

В постройках изощрись градской архитектуры,

Наш зодчий захотел девицам строить cour’ы²³,

Но верен все-таки остался наш Протей

Строительной профессии своей:

Во всех делах его видны — одни фигуры⁴.

В 1859 году в «Искре» за подписью «Б. Ф.» появилось четверостишие «Опрометчивость», включенное потом в «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» как «Эпиграмма № II» :

Раз архитектор е птичницей спознался...

И что ж? — в их детище смешались две натуры:

Сын архитектора, он строить покушался:

Потомок птичницы, он строил только — куры.

Может быть, Владимир Жемчужников или кто-то другой из «друзей» воспользовались «прежней шалостью» Ершова для своей эпиграммы.

По службе Ершов продвинулся в инспекторы гимназии. Он еще пытается что-то писать, реформировать гимназические порядки, запрещать пороть учеников, но где там — директор гимназии педант Качурин не дает ему дохнуть, даже все свои распоряжения инспектору он отдает в письменном виде, называет их «предписаниями» и нумерует. «У нас, братец, — пишет Ершов, — такая строгость, что преподаватель не должен сметь свое суждение иметь, иначе назовут немного не бунтовщиком».

А до бунта ли, когда растет семья, не хватает денег? Ершов просит петербургских друзей похлопотать, чтобы журналы поручали ему хотя бы переводы иностранных статей. «Об одном только прошу, ради бога, доставьте мне средства содержать себя и милое мое семейство».

Умерла жена. Ершов тотчас женился еще раз, чтобы не оставлять детей без материнского ухода. Серая, монотонная жизнь, дрязги затягивали... При всем том он оставался всегда добрым, отзывчивым. Когда Кюхельбекеру разрешили в 1846 году переехать из Забайкалья в Тобольск, Ершов ходил за ним как за малым дитятей, ежедневно читал ослепшему поэту книги. Но недолго это было, вскоре Кюхельбекер умер.

И сам Ершов часто недомогал. «Без денег, без здоровья, с порядочной толикой детей и с гомеопатической надеждой на лучшее — вот обстановка моего житья! Если я еще не упал духом, то должен благодарить Бога за мой характер, который умеет ко всему примериться».

Через три года после встречи с Жемчужниковым его назначают директором гимназии. Хлопотал за него Арцимович. Жалование прибавилось, но времени на занятия литературой почти не оставалось.

Когда в 1869 году в «Санкт-Петербургских Ведомостях» появилось сообщение о смерти Ершова, многие недоумевали :

— Кто это Ершов?

— Автор «Конька-Горбунка».

— Боже мой! А об нем не было ни слуху, ни духу. Я думал, что он уже давно не существует. Сколько я знал стихов, целых тирад из его «Конька-Горбунка»...

Создатели Козьмы Пруткова никогда не забывали Ершова. В «Биографических сведениях» они писали, что «сотрудничество в этом деле (создании литературной личности Козьмы Пруткова.— Д. Ж.) было оказано... Петром Павловичем Ершовым, известным сочинителем сказки «Конек-Горбунок», которым было доставлено несколько куплетов, помещенных во вторую картину оперетты: «Черепослов, сиречь Френолог».

В примечании значилось: «П. П. Ершов лично передал эти куплеты В. М. Жемчужникову в Тобольске в 1854 г., заявив желание: «Пусть им воспользуется Козьма Прутков, потому что сам я уже ничего не пишу». Кстати заметить: в биографии П. П. Ершова, напечатанной г. Ярославцевым в 1872 г., помещен отрывок из письма Ершова от 5 марта 1837 г., в котором он упоминает о «куплетцах» для водевиля «Черепослов», написанного приятелем его «Ч-жовым». Не эти ли «куплетцы» и были в 1854 г. переданы П. П. Ершовым? При них было и заглавие «Черепослов».