Козьма Прутков

…В покой отдаленный вхожу я один…
Неверную деву лобзал армянин.

Не взвидел я света; булат загремел…

Прервать поцелуя злодей не успел.

Безглавое тело я долго топтал

И молча на деву, бледнея, взирал.

Я помню моленья… текущую кровь…

Погибла гречанка, погибла любовь!

С главы ее мертвой сняв черную шаль,

Отер я безмолвно кровавую сталь…[227]

Экзальтация лирического героя, видимо, показалась Пруткову чрезмерной, поэтому он и сосредоточил на ней все внимание, удвоив число рифм, заменив булат стрелковым оружием и вручив его донскому казаку.

Козьма Прутков

* * *

Романс

На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.

Кричит он и стонет,

Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..

Упала девчина

И тонет в крови…
Донской казачина
Клянется в любви…

А в небе лазурном

Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.

В соседней палате

Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.

ЩЕРБИНЕ

Потомок украинских казаков и пелопонесских греков, Николай Щербина (1821–1869) питал врожденное пристрастие к родине своих предков со стороны матери — древней Элладе. Антологические (связанные с античной темой) стихотворения составили значительную часть его наследия. Отвлеченность древнегреческих мотивов от русской реальности середины XIX века очень забавила Козьму Пруткова, и он не упустил удобный случай, чтобы спародировать новоиспеченного «древнего грека».

Николай Щербина

ПИСЬМО

Я теперь не в Афинах, мой друг:
В беотийской[228]

деревне живу я.Мне за ленью писать недосуг…
Не под портиком храма сижу я,
Не гляжу на кумиры богов,
Не гляжу на Зевксиса[229] картины:
Я живу под наметом дубов,
Средь широкой цветущей долины;
Я забыл об истмийских венках[230].
Агоры[231] мне волнения чужды;
Как до пыли у вас в городах,
Мне в народном избранье нет нужды.
Будто в море, я весь погружен
В созерцанье безбрежной природы
И в какой-то магический сон,
Полный жизни, ума и свободы.
Здесь от речи отвыкли уста:
Только слухом живу я да зреньем…
Красота, красота, красота! —
Я одно лишь твержу с умиленьем[232].

Заметим попутно, что «Письмо» Щербины интонационно и смыслово подхвачено Иосифом Бродским в его «Письме римскому другу» (особенно строки: «Как до пыли у вас в городах, / Мне в народном избранье нет нужды»).

Козьма Прутков

ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА

Древнее греческое

Я недавно приехал в Коринф.
Вот ступени, а вот колоннада.
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.

Целый день я на солнце сижу.

Трусь елеем вокруг поясницы.
Между камней паросских[233] слежу
За извивом слепой медяницы.

Померанцы растут предо мной,

И на них в упоенье гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
«Красота! красота!» — все твержу я.

А на землю лишь спустится ночь,

Мы с рабыней совсем обомлеем…
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.

В окружении Коринфа, колонн, мраморных нимф и паросских камней особенно впечатляет строка:

Мы с рабыней совсем обомлеем…

И, конечно, — елейные притирания.