Козни колдуна Гунналуга

И все же Гунналуг сумел тогда себя победить, сумел заставить себя ради собственного будущего. И это открыло перед ним новые горизонты. А с открытием перспектив и интерес к учебе проявился с новой силой. Тем не менее, не имея достаточных опыта и знаний, молодой колдун всегда стремился сделать больше, чем умел. Учитель это не одобрял, и Гунналуг иногда действительную работу заменял эффектным впечатлением. И тогда еще понял твердо, что большинство людей интересует как раз не конечный результат, а впечатление, которое они получают даже от результата второстепенного. Так уж устроен человек. Произведя впечатление, ученик колдуна добился согласия на инициацию. Ночью была убита семья рыбаков, у которых похитили ребенка для принесения священной жертвы, потому что без крови невинного младенца инициация в члены ордена темнолицых колдунов состояться не могла. Эту кровь пили три колдуна и ученик. Чашей служил человеческий череп. И только после этого Гунналуг стал полноправным членом ордена. Именно из-за этого обряда орден когда-то изгнали из священной земли Туле. Но слухи об обряде ходили по земле, искаженные, усиленные, и Гунналуг на протяжении многих лет часто встречался с мнением, что он питается кровью младенцев, хотя попробовал ее на вкус только однажды, во время инициации. Но, даже став полноправным членом ордена и продолжая одновременно процесс обучения, он по-прежнему любил производить впечатление.

Простейший фокус с изменением положения ограниченного пространства был по большому счету даже и не настоящим серьезным колдовством, а именно фокусом, игрушкой, которую Гунналуг научился делать еще молодым. Сначала ему, помнится, нравилось лежать на потолке. Потом это надоело, и он стал вращать в пространстве помещение. Это было легко и не требовало значительных усилий, хотя с возрастом колдун стал прибегать к фокусам реже. Но он видел, какое впечатление фокус произвел на ярла Торольфа Одноглазого. И, хотя тот уже наблюдал воочию серьезное и недоступное для большинства колдунов темпоральное действие, когда из жизни команд трех драккаров были выброшены двое суток, не потерял способности поражаться мелочам. Там впечатление тоже, конечно, было, но оценка у мелкого фокуса оказалась более высокой. Опять сработала любовь людей к эффектам. Однако для более серьезного действия Гунналуг сил практически не имел. Тем более силы должны были ему понадобиться вскоре для военных действий. И потому прибегал к впечатляющему фокусу.

Гунналуг рассчитывал, что и на Китобоя он произведет впечатление не менее мощное. И даже решил усилить эффект, и мыслью опять сдвинул пространство, положив свою каморку почти набок, оставаясь одновременно в вертикальном положении в отношении самой каморки. И даже треножник со светильником при этом не шелохнулся, и пламя поднималось строго вверх относительно стен, но совсем не относительно самого драккара, и даже капли масла из светильника не вытекло, хотя, если смотреть за полог из драккара, светильник стоял почти на боку или, как думалось, висел в воздухе.

* * *

Торстейн Китобой поднялся на наклоненный борт драккара без всякого желания. Ему не слишком хотелось общаться с колдуном, чье имя никогда не сопровождалось в народе хвалебными эпитетами. Более того, сопровождающий Китобоя кормчий Красный Нильс, едва показав пальцем, где искать Гунналуга, тут же сам торопливо спрыгнул с борта, словно боялся, что колдун его заметит. Это еще раз показало Торстейну, что он идет вовсе не на безопасный разговор. Но отказываться — это значило бы показать свой страх. А что может быть позорнее для мужчины-воина! Конечно, страх, бывает, сковывает своими цепями даже самого отважного. Но побороть его и поступить так, как ты должен поступить, — это и есть мужество. Однако страх — это то, что не видят посторонние. Посторонние видят и оценивают только поступки. И Торстейн готов был к поступку, а потому взял себя в руки, победил страх и уверенно, чуть не торопливо, чтобы не раздумать, двинулся по неудобному пространству прямиком к корме.

Обычная для всех драккаров каморка под кормой была занавешена куском парусины, но парусина висела совсем не так, как должна была бы висеть. Вернее, она даже не висела, а вытягивалась в сторону, как не должна была вытягиваться. Торстейн настороженно остановился уже перед этим пологом, не понимая, что происходит.

— Заходи, Китобой… — раздался из-за полога вибрирующий голос со многими трещинками, словно бы и не громкий, но властный, приказывающий, чуть-чуть прикаркивающий.

Колдун почувствовал приближение Торстейна, и при встрече с такой прозорливостью все, казалось, внутри у Китобоя затрепетало от прикосновения к этому, как ему подумалось, нечеловеческому. Именно нечеловеческому, потому что Торстейн считал недоступным для человека влиять на другого человека иначе, нежели физической или моральной силой, и все остальные виды влияния относил к нечеловеческим.