КПСС у власти

Временное правительство искренне хотело защищать интересы России вовне, стремясь быть правительством национальной обороны. Временное правительство, признавая демократический принцип самоопределения народов (что оно и доказало в своих решениях по вопросам Финляндии и Польши), стремилось быть также всероссийским. Характерно, что именно в 1917 году, после Февраля, термин «всероссийский» в общественной жизни быстро завоевал себе общепризнанное место. Он и до сих пор остался своеобразным символом Февраля.

Но при всех этих намерениях Временное правительство не проявило ни достаточного государственного опыта, ни воли, ни понимания необходимости твердо защищать принципы свободы и демократии. Оно не попыталось даже опереться на свою естественную опору — на почти 14-миллионную армию, представлявшую активную часть мобилизованного народа. До июля 1917 года Временное правительство даже не пыталось серьезно противодействовать усилиям партий «революционной демократии» разложить армию, внести в нее искусственный антагонизм.

Временное правительство, видя необходимость реформ и готовя их, с одной стороны, не считало возможным их проведение до окончания войны, а с другой — проявляло исключительную «правовую щепетильность», оттягивая важнейшие решения до созыва Учредительного собрания. Вместо того, чтобы путем смелых решений и быстрого проведения необходимых реформ, прежде всего земельной, опереться на весь народ, Временное правительство искало поддержки у партий революционной демократии, живших, как и некоторые представители кадетов, в политическом мираже старой формулы «у демократии и свободы нет врагов слева».

Принеся с собой в государственную жизнь этот устарелый лозунг из своего прошлого, «революционная демократия» вплоть до самого Октября и даже, частично, после него, как это хорошо показал историк революции С. П. Мельгунов[2], настойчиво пыталась сговориться с Лениным и большевиками, которых в политическом спектре она не отделяла от себя.

Партии революционной демократии не могли быть опорой для Временного правительства в его государственной работе еще и потому, что они опирались на Советы рабочих и солдатских депутатов и в своем большинстве не хотели расставаться с этой опорой и после выборов в Учредительное собрание. В то же время Советы 1917 года ни в своей правовой основе, ни в вопросе охвата ими большинства народа не отвечали демократическим принципам всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Партии революционной демократии не хотели нести ответственности за всю страну. Разъедаемый демагогией классовой борьбы, исходивший не из интересов всего народа в целом, а из ранее принятых доктрин, российский социализм 1917 года не вырос еще из партийных пеленок, не мог подняться до государственного сознания. Всероссийская демократическая революция, как основа для строительства новой общенародной государственной жизни, была для него не своим кровным делом.

А. Ф. Керенский-мемуарист очень часто любит вспоминать «о навязчивой идее грядущей контрреволюции справа, парализовавшей верхи революционных кругов».

Но если тогда еще не всем было ясно, что ни для какой контрреволюции нет социальной базы, то во всяком случае не могло быть сомнений в том, что укрепление власти Временного правительства и помощь ему могли только укрепить свободу и демократию.

Правительство оказалось одиноким уже во время апрельского кризиса, когда П. Н. Милюков в самой терпимой, демократической и полностью признающей права других народов формуле попытался защищать национальные интересы России. Петроградский совет в своем большинстве выступил с позиций «Циммервальда», а не с позиций национальных интересов и обороны, хотя его председатель лично проделал обратную эволюцию.

Майская организация демонстрации против правительства означала сдачу позиций врагам демократии и свободы «слева», и они, почувствовав это, уже в июле предприняли свой первый, неудачно окончившийся путч для захвата власти.

Несмотря на этот предметный урок, «навязчивые идеи» о готовящейся контрреволюции, о которых пишет А. Ф. Керенский, продолжали господствовать и часто руководить действиями самого правительства, в том числе и многими поступками самого А. Ф. Керенского, особенно в августе 1917 года.

Потребовался колоссальный исторический опыт, потребовалась еще треть века после русской революции, чтобы и европейские социалисты пришли в своем большинстве к сознанию, что главный враг демократии и свободы в нашу эпоху — это тоталитаризм «слева».

Уже много написано о бездеятельности, слабоволии, отсутствии должной энергии и целеустремленности у Временного правительства и большинства партий революционной демократии, пришедших к активной государственной политике с устарелым и догматическим арсеналом идей. Но до сих пор никто из историков Февральской революции не занимался еще вплотную вопросом: революция и молодежь.