Крабат, или Преображение мира

Голубой свет утратил постепенно свою яркость и снова матовым голубоватым мерцанием освещал совершенно гладкие полукруглые стены грота. Вода, теперь уже ничем не освещенная, несла неуправляемую лодку так, что она не попадала в водовороты и не ударялась о стенки этой гигантской пещеры. Со все увеличивающейся скоростью летела она вперед или, скорее, вниз, потому что Крабату приходилось откидываться назад, чтобы удержать равновесие. Поток несся совершенно бесшумно, лишь от трения о стены воздуха, струившегося вниз с такой же скоростью, возникал свистящий звук, казавшийся Крабату цветным, красновато-желтым. Эта красноватая желтизна делалась все более яркой и режущей глаз, он почувствовал, как она начала проникать в него, постепенно становясь его частью.

Когда Крабат очнулся, он обнаружил, что вокруг, насколько хватал глаз, простиралась холмистая равнина, которая показалась ему одновременно знакомой и незнакомой. Все вокруг освещалось мягким, рассеянным светом, его излучало не солнце, а бледно-голубой купол, предметы здесь не отбрасывали тени. Даже пение соловьев не радовало, потому что делало тишину еще более ощутимой. Крабат поднялся, и густая трава, на которой он лежал, тут же распрямилась. Сделав несколько шагов, он убедился, что не оставляет следов ни на траве, ни на мелком песке откоса, по которому поднимался вверх. Теперь он понял, что именно показалось ему здесь незнакомым и странным: нетронутость, невозможность нарушить девственность природы.

Взобравшись на пологий холм, он увидел библейскую гору Арарат, и ему стало ясно, почему это место показалось одновременно и знакомым: это был Эдем, один из возможных вариантов, шесть Дней Творения уже позади, но Седьмой День осуществления еще не наступил.

Крабату показалось, будто небесный свод опустился на его плечи, и ему надо его удержать, он понял, что на нем лежит ответственность за еще не наступивший Седьмой День: он должен нарушить нетронутость рая и создать человека, который прикоснется ко всему, что здесь есть. Тяжесть ответственности пригнула Крабата почти к самой земле, но он выпрямился и, подняв свод, от напряжения жилы на руках чуть не лопнули, поставил его основанием на линию горизонта.

Замолкшие было соловьи запели еще громче и нежнее, и когда он осторожно раздвинул куст с пурпурными розами без шипов, то вместо соловья увидел женщину, которая спала, чуть повернувшись на бок и положив руку под голову.

«Манохара», удивленно прошептал Крабат.

Женщина открыла глаза и улыбнулась ослепительной, но ничего не выражающей улыбкой.

«Она похожа на меня? — спросила женщина. — Значит, она красавица!»

Крабат, сообразив, что бессмысленно с одной женщиной обсуждать красоту другой, спросил: «Кто вы такая?»

Она удивленно подняла брови: «Да Ева же. Ты можешь спокойно говорить мне «ты», мы здесь пока вдвоем и, если захочешь, вдвоем и останемся».

Она приняла другую позу и стала, пожалуй, еще красивее. Сдунув несколько розовых лепестков, упавших на ее нежно-округлый живот, она стала говорить о себе: что она прообраз, модель, идеал всех женщин, предмет вожделения всех мужчин, а бесчисленные копии, это всего лишь копии, дешевые или дорогие.

«Сначала я создам солнце», объявил Крабат.

«Если ты создашь солнце, то создашь и тьму. И еще ураганы, тайфуны, песчаные пустыни и потоп», сказала Ева.

«Если я не создам солнце, объяснил Крабат, рай останется мертвым».

«Он останется таким, каков есть, возразила Ева. Она погладила себя по груди и животу, и кожа ее запела. — Разве рай тебе не нравится? Я вижу, что он тебе нравится».

Он потянулся к ней, вернее, его потянуло, сквозь розовый куст, соловьи запели громче прежнего. Эдем сжался до крошечных размеров, и вновь обрушился бледно-голубой свод.

Когда свод вернулся на прежнее место, Крабат увидел на груди у женщины круглое светлое пятно.

«Манохара!», воскликнул он.

«Манохара носит здесь амулет», сказала она.

Прошло много времени, но время нечем было измерить, значит, его и не было, и Крабат вспомнил, что ответственность за еще не начавшийся Седьмой День лежи? на нем.

Женщина сказала: «Ты не можешь ничего создать».

Но Крабат не послушался ее, он приказал солнцу взойти.

Но солнце не взошло.

«Ты ничего не можешь создать, пока не создашь самого себя», объяснила женщина.

«Я хочу создать самого себя, сказал он, по образу моему и подобию».

«Твой образ — это и Райсенберг, — сказала она. — Вместе с собой ты создашь и его».

И она принялась расхваливать рай, где нет теней, нет времени, где поют соловьи и цветут пурпурные розы без шипов, но и без запаха, где на мягкой, как шелк, траве слиты их тела в ненасытном желании, Страну Счастья.

Она не должна была говорить «Страна Счастья», это слово первой произнесла Смяла, оно принадлежало ей.