Крабат, или Преображение мира

Он разглядывал Еву равнодушными глазами, голод его был утолен, а кроме голода, ничего не было. У него возникло смутное ощущение, что она превратилась в Еву из слоновой кости на его посохе, пустая оболочка, да и та выдуманная, и, когда Ева подняла ногу и, взявшись рукой за щиколотку, стала рассматривать свою безупречной формы ступню, может, искала занозу или какой-нибудь изъян, он счел ее позу непристойной, хотя Смяла, сидевшая точно так же на камне и тоже делавшая вид, что вытаскивает занозу, была прекрасна. Поэтому он сказал: «Я создам Смялу».

«Если ты ее создашь, то должен будешь ее потерять», сказала Ева.

«Я создам Смялу, чтобы ее искать», возразил он. В этот момент он понял, что потерять и искать, это одно и то же.

«Ты должен выбрать: жить в раю или быть человеком», повторила Ева.

Крабат приподнялся, и вновь небесный свод рухнул ему на плечи, колени его подогнулись, свод прижал его к земле и грозил раздавить. Он знал, что создаст Райсенберга и вместе с ним чужака, которому он, Крабат, перерезал жилы, создаст сподвижников Спартака, распятых на крестах, и манящее лоно Айку вместе с криком новорожденного, создаст огонь костра, сжигающий Яна Гуса, и Лес Бедных Душ, где в траве на болоте рождаются люди-рабы, создаст Хандриаса Сербина и двух его сыновей, погибших на предательском камне спасения, и потоки крови на кладбище Пер-Лашез, превращающие серые камни в красные. И эта кровавая краска не выцветает со временем, а становится только ярче. Он знал, что создаст мир, где в течение одного столетия сто миллионов людей будут убиты людьми же, создаст Яна Сербина, который может ввергнуть человечество в небытие, потому что постиг тайну становления человека, и создаст, наконец, самого себя, знающего все это и почти раздавленного непомерностью этого знания.

Но когда он уже лежал, уткнувшись лицом в землю, и рот его был полон песку, он увидел бесплодное лоно Евы, осужденное на вечное бесплодие, и, выплюнув девственный райский песок, на котором не остается следов, крикнул: «Я хочу быть человеком».

«Конечно, человек хочет и должен быть человеком», согласился Ф. И. Каминг. Он сложил домиком короткие толстые пальцы и задумался, опустив тяжелые коричневатые веки, а потом медленно спросил: «Но что это значит, быть человеком?»

Он ждал, спокойный, уверенный в себе, но Крабат молчал.

«Мне не нравятся военные корабли в бухте, сказал Каминг. Они портят пейзаж, их нужно убрать, чтобы они не мешали безмятежно наслаждаться красотой этого райского уголка. Мне мешает и оборванный мальчишка на молу: ему бы не фисташки продавать, а играть с другими детьми. Или сидеть за партой».

Скупой жест, не относящийся к делу, дружески интимный вопрос к ровеснику: «Вы любили ходить в школу?»

«Да», ответил Крабат.

«А я нет, — сказал Каминг. — Никогда. Andra moi ennepe, Mousa…[29] это было для меня мучением, и, когда я вспоминаю о школе, мне кажется, что мы учили одно и то же: как люди мечутся в поисках счастья и не находят его. Как плавал Одиссей по всем морям, попадая к разным чудовищам в поисках химеры, Итаки, чтобы вернуться в свой дом, где ему пришлось убивать. Или Ахилл у стен Трои, куда он попал из-за шлюхи Елены. А эти военные корабли в бухте, из-за какой шлюхи они здесь?»

«Это ваши военные корабли», сказал Крабат.

«Нет, это военные корабли, — с нажимом возразил Каминг. — Мне безразлично, считаете ли вы меня в данной ситуации Ахиллом или Патроклом. Важно другое — как далеко мы ушли от Трои?»

Он дал Крабату время подумать, взял из вазы яблоко и стал есть его. Его крошечный рот, бросавшийся в глаза из-за явной несоразмерности с широким, массивным лицом, открывшись, превратился в огромную квадратную пасть с частоколом мелких острых зубов.

Крабат рассматривал жующего яблоко Каминга и думал: как кит изрыгнул из своей пасти пророка Иону, так и этот изрыгнет из себя ТРЕТЬЕГО.

Но еще не пришло время. Каминг коротким, резким движением положил огрызок яблока на тарелку и вытер руки салфеткой. Рот закрылся, толстые, мясистые губы спрятались внутрь, и его рот, теперь Крабат увидел это совершенно отчетливо, притаился в складках его обрюзгшего и бесформенного лица, как алчный зверь, подстерегающий добычу.

«Вы еще молчаливее, чем ваш друг Ямато, — сказал Каминг. — Конечно, вы, люди науки, думаете о важных вещах, к чему вам пустые разговоры».

Он выдержал паузу, вынуждая Крабата ответить, но тот так и не заговорил. Тогда Каминг поспешил придать своему лицу выражение озабоченного достоинства.

«Я простой человек, Сербин, но и я думаю над судьбами мира, я достаточно жил на свете, чтобы чувствовать свою ответственность. Хочу быть с вами откровенным: когда я узнал, что вы приняли мое приглашение, я, ни минуты не раздумывая, отправился сюда, но не для того, чтобы наслаждаться этим прекрасным утром или любоваться еще более прекрасным закатом, нигде в мире не бывает таких закатов. Я здесь для того, чтобы договориться с вами».