Крабат, или Преображение мира

Выбрав удобную минуту — волосы Смялы разметались по его груди, их сердца еще учащенно бились, но темная волна уже схлынула, — он заговорил об этом со Смялой. Теперь чудо казалось ему не таким уж и чудом, и что получилось не совсем то — не таким уж и важным, а главное, неопасным. Он слегка пофилософствовал на тему о несовершенстве мира, установил непреложную логическую связь между собственным разумом и нравственностью — с одной стороны, необходимостью доделывать мир за Творца — с другой, и непонятной чудодейственной силой резной палки — с третьей, и в конце концов убедил себя, что достаточно хотеть добра, чтобы и получилось добро.

Но Смялу убедить не удалось, ею овладел страх, — неодолимый, идущий откуда-то из глубины страх. «Почем знать, что получится, когда несуществующее осуществится? Я видела во сне ужасных драконов, похожих на твоих летучих мышей, только те во много раз больше и летают со страшным грохотом. А главное, — она вздрогнула, — главное, они охотились за нашими детьми».

«Это только сон», — сказал Крабат и погладил ее плечо.

Но Смяла сказала: «На опушке леса рядом с бузиной теперь появились кусты с ягодами, похожими на бруснику. Но это волчьи ягоды».

Крабат подумал, еще не доказано, что мой посох сотворил именно волчьи ягоды, а вслух сказал: «Как это ты сразу придумываешь подходящее название, я просто восхищен».

«Не хочу придумывать подходящие названия для ужасных вещей, которые ты творишь, — сказала Смяла. — Не хочу жить в страхе перед твоими творениями».

Ночь была длинная и теплая, и темная волна вновь накатила на Крабата, мысли о волшебном посохе и его своевольной чудотворной силе напрочь вылетели из его головы, а руки сами пустились на поиски чуда, и всюду, где они касались тела Смялы, взметывались такие фонтаны брызг, что вскоре волна захлестнула его с головой.

Но Смяла осталась на берегу: плотина страха отгородила ее от волны. Как ни крутились бурунчики пены, как ни шипели и ни бились волны, она оставалась на берегу.

«Поклянись», — прошептала она, и он поклялся не вмешиваться в ход вещей и не пользоваться чудо-посохом, не творить за Творца.

Но нечаянно Крабат нарушил клятву.

Чтобы добыть камней для постройки дома, он принялся дробить огромный валун с красивыми прожилками. Недели тяжкого труда ничего не дали — Крабат выбился из сил и вконец испортил ломик, а получилась лишь тачка обломков. Разъярившись на проклятый камень, Крабат воскликнул в сердцах: «Пусть каждый отбитый осколок оживет и станет мне помощником». Едва он это сказал, как тут же захотел взять свои слова обратно; однако любопытство взяло верх, он удержался и ощутил и ужас, и восторг, когда желание его исполнилось: вокруг валуна как из-под земли выросло целое войско пестро разодетых, грубых, неотесанных бородачей; один держал штандарт, другой бил в барабан, и. все хором горланили песню: Наш кайзер греет задницу, а Валленштейн бьет шведа. Платите чистым серебром — получите победу.

Вожак отряда — кираса заляпана грязью, а гульфик величиной с окорок расшит шелком — надвинулся на Крабата: «А ну, ставь нас на работу, дерьмоед, не то дух из тебя вон».

Один бородач, ухмыляясь во весь рот, приволок откуда-то козу, дожевывавшую кустик черники. «Вот надраим солью пятки, олух ты деревенский, да заставим козу слизывать, — нахохочешься у нас, как грешник в аду, которого ведьмы щекочут!»

Крабат собрался с духом — уж если творить чудеса, так хоть с толком — и, держа посох перед собой словно скипетр, приказал: «Раздробите валун на мелкие части! А козу пока привяжите к дереву!»

В тот же миг оружие ландскнехтов превратилось в рабочий инструмент, барабанщик забил в барабан, вожак гаркнул: «С нами бог и Валленштейн, ребята!», и вся орава с гиканьем набросилась на огромный валун. Канонир в красно-синем мундире велел набить порохом щели и трещины, и валун мигом разнесло на десять тысяч кусков — многие даже отлетели далеко в чащу леса.