Краденая победа

десятником или, по-новомодному, сержантом Саттаром, и на Север везли в повозке,

а не вели пешком, как других.

На новом месте родня Саттара сразу взяла их в оборот. Когда сержант вернулся с

юга, ее быстренько повенчали, и на долгие годы мать и дочь стали, считай,

рабынями на чужбине. Им не с кем было перемолвиться, так как обе знали лишь

несколько слов на джайсалмери. Зато местные повесили на них все заботы, какие

только смогли, а сами наряжались и прихорашивались. И не колебались, если что не

так, распуская руки.

Двух полонянок утешало одно: с каждым днем близился срок, когда Рукмини

исполнится пятнадцать (этот возраст считался достаточным для первой брачной

ночи), в спальню к ней войдет муж, и у них родится сын. Случись такое -

отношение к ним в доме враз бы поменялось, жена, подарившая мужу сына,

почитается во всем Аркоте. Может, со временем даже и забыли бы о ее

происхождении... Ждали сначала Рукмини и ее мать, а после смерти Судхии она

одна. Рукмини не задумывалась, как будет жить с человеком на полвека старше ее,

да еще не забывающим дорогу в трактир к Санджне. Не испытывала она и особой

любви к нему, ставшему, пока формально, ее мужем. Тот, впрочем, и вовсе ее не

замечал, предпочитая, как открыто говорили во всем доме, "наслаждаться

прелестями трактирщицы", впрочем, уже за несколько лет до свадьбы он бросил

любимое развлечение, и Санджна на всю деревню сомневалась, что из этого брака

что-то получится. Стоило бы родне послушать опытную женщину, подумалось Рокетту.

А может быть, они и понимали, что к чему, но покойный муж был таким упрямым...

И день настал. С рассвета до самого вечера Рукмини и старшая хозяйка прибирали

дом, готовили угощение "молодому", украшали брачное ложе. На свадебный пир,

устроенный по такому случаю на весь квартал, собралось множество гостей.

А вечером между супругами произошло то, что обычно и бывает, когда ему под

семьдесят, а ей пятнадцать. Но и бессилие престарелого мужа, пока он был жив -

еще полбеды. Хуже то, что три недели спустя муж заболел - укусила его какая-то

тварь, на которые столь богат этот край. И осталась несчастная южанка

одна-одинешенька на чужбине. Вдовой. Овдовей она лет в пятьдесят, принеся роду

трех-четырех взрослых сыновей, ее судьба была бы не так горька. Даже если бы

были дочери - все было бы получше. Но она лишилась мужа сразу после свадьбы, не

то что не родив хоть одну дочку, но и не познав "соли любви". Что это, как не

свидетельство ее страшных грехов в прошлой жизни? С этого дня с нее сорвали все

украшения и наряды, обрили наголо, заставив носить белую, как снега гор Чаттан,

траурную талху. Ей запрещено было выходить не то что из дому - даже во двор.

Зато самую тяжелую и нудную работу, какая только находилась в доме, поручали

именно ей. Вдобавок племянник умершего, по каким-то здешним обычаям имевший

права на вдову дяди, стал открыто домогаться ее близости. То есть так

представлял ситуацию Рокетт. Сам-то "покупатель" говорил, что "предлагал же ей

не упрямиться и открывать мне, когда жена надоест - ну, а раз нет, пусть

помучается".

Выход у нее, впрочем, был, и назывался он - сати. Взойти на погребальный

костер мужа. Она не решилась, прах Саттара упокоился на дне священного храмового

водоема, но обряд можно провести и позже. Достаточно положить на колени тюрбан

мужа - и тогда она в следующих семи рождениях будет женой Саттара ("А ей оно

надо?" - подумал Рокетт). В погребальном костре сгорят все грехи ее и мужа, и

она вроде бы даже станет духом-покровителем рода, а место совершения обряда

будет увековечено стеллой с изображением женской руки: в Маюраме, да и Майлапуре

Рокетт такие видел. На совершении обряда настаивала старуха, сестра покойного

Саттара, а сын покойного, имя которого Рокетт так и не услышал, говорил: "Сперва

пусть исполнит другой долг". Безвестной Рукмини предлагался небогатый выбор, и

Рокетт поежился, представив, каково ей сейчас: погребальный костер или

исполнение обязанностей проститутки, но бесплатно. "Повезло же ей с родней..."

Отвлек Рокетта от размышлений, а спорщиков от дел торговых и семейных чистый и

глубокий звон опрокинувшегося медного кувшина. Рокетт запоздало вспомнил, что

Читтапур как раз и славился своими медниками, их изделия можно увидеть не то что

в Джайсалмере - в Аркоте и Тариссии. А уж оттуда чеканные кувшины изумительно

тонкой работы попадали на темесские каравеллы - и в Майлапур, а то и за море, в

саму Темесу. Миг - и ему под ноги упал кто-то миниатюрный. Ребенок? Но крыльями

подстреленного лебедя взметнулся анчал снежно-белой талхи, а когда Рокетт увидел

наголо обритую голову и худенькие, лишенные даже дешевых стеклянных браслетов

руки, он понял: его (и себя заодно) выдала та самая Рукмини. "И что ей не

спалось?" - подумал он.

Собеседники отреагировали мгновенно. Тонкая, поставленная скорее для виду, чем

для реальной защиты дверь отворилась, и трое вывалились наружу. "Продавец"

держал в руке пистоль из тех, трофейных, в руке "продавца" сверкнул широкий и

кривой палаш-тегха. Нож у Рокетта в руке, конечно, тоже был опасным оружием - но