Краденая победа

Значит, его, как ненадежного, то есть воевавшего под началом Лала, услали сюда, охранять вождей мятежников, а сами… Чего они не рассчитали, так это что он поймет смысл разговоров. Значит, охранять? Уж теперь-то он такую им охрану обеспечит, что…

Пратап уже потянулся обнажить тальвар, но вспомнил, как его, тогда еще совсем зеленого юнца, наставлял Санджар. «Если враг кажется беззащитным, ты просто не видишь всех его сил». Два интригана ни на миг не забывают об осторожности, иначе давно бы уже нарвались. Могли ли такие поставить в охранение только непроверенного? Нет, конечно. Наверняка обоих страхует и настоящая охрана. А он тут стоит с единственной целью: проверить на вшивость. Если честно простоит на посту до конца мятежа, значит, свой. Или дурак, которому плевать, кому служить, лишь бы платили. В любом случае, если он тут простоит, его просто повяжут кровью: мол, ты тоже виноват, ты не предотвратил преступление.

Но не меньшее безумие вот так запросто вынести из ножен тальвар и броситься на двоих. Да, тогда он не будет преступником, но это верное самоубийство — причем бесполезное для тех, кому присягнул на верность. Значит, важнее не покарать предателей, а предупредить повелителей, Раммохана Лала, жену и Лачи. Если он понял правильно, обе они окажутся в самом пекле. Разные вещи — рубиться с телохранителями и верными радже частями и резать женщин да детей. Туда пошлют самых «верных», действительно «готовых на все, чтобы стать капитаном, а то и майором». Возможно, того же Кунвара… Хотя нет, в его взводе ведь есть «ненадежные». Точно, нужно рассказать остальным об измене! Но сначала — предупредить Лала. Он умел выкручиваться из безнадежных ситуаций, годами сдерживая стотысячную армию. Придумает что-нибудь и теперь. Да и молодой правитель, говорят, из того же теста сделан. А рани должна позаботиться о служанках, в том числе об Амрите, и о Лачи. Вот что сейчас важнее всего. Следовательно…

В следующий миг Пратап сделал то, что в любых других условиях было бы преступлением и несмываемым позором для всего рода. Он дезертировал, оставив пост.

— Куда?! — голос хлестнул бичом, почти сливаясь с окриком, грохнул пистоль. Надо же, господа заговорщики предусмотрели и это. Что ж, теперь пути назад нет. Пратап намертво связал свою судьбу с судьбой повелителей, крови своих заговорщики не простят. Обладатель голоса, верзила в цветастом тюрбане, видно, полагал себя в безопасности: до него было не меньше полутора копий, он стоял за углом коридора, но каким-то образом видел Пратапа. Первый выстрел был предупредительный, в потолок, а второго здоровяк сделать не успел. На лету вынося из ножен тальвар, Пратап тигром прыгнул на «напарника».

Счастливый обладатель пистоля не успел перезарядить оружие, клинок свистнул и косо рухнул на шею предателю. Напоследок Пратап увидел налитые кровью глаза, в которых плескался ужас пополам с яростью. Пятная кровью дорогие ковры, голова «напарника» покатилась по полу. Пратап вырвал из мертвой руки пистоль (в коридорной тесноте от мушкета толку мало), подобрал патронташ и пороховницу, вырвал из железного держателя факел. Вовремя: у «напарника» оказался настоящий напарник, и тот уже не тратил время на ерунду типа предупредительных выстрелов и криков: «Сдавайся!» Пратап шатнулся в угол за доли мгновения до выстрела.

Пуля свистнула у самого уха, высекая искры, ударила в стену и, срикошетив, прошила ковер. Наверное, охранник заговорщиков решил, что противник убит — иначе не сунулся бы за угол, не боясь ответа. За это и пострадал: факел с сердитым гудением вынесся из-за угла и ударил изменника в лицо. Жуткий вой ослепленного, переходящий в хрип (уже поменявший хозяина кинжал впервые отведал крови), и тело оседает на окровавленный пол. Миг спустя Пратап уже несся по пустынным, словно вымершим коридорам, моля всех Богов разом успеть к адмиралу.

— Амрита, почему у тебя перевязана нога? И кто с тобой?

Рани с неподдельным любопытством рассматривала Лачи, Лачи тем более интересовала самая высокопоставленная женщина Джайсалмера. Лицо Лачи было открыто — загорелое, не по-женски решительное, оно явно нечасто скрывалось под покрывалом. Наверное, рани Кайкея нешуточно удивилась, может быть, даже догадалась, кто перед ней, но виду не подала. Ее же лицо было скрыто роскошным покрывалом, расшитым золотом. Но украшенные перстнями и браслетами, с нанесенными хной символами-оберегами руки могли принадлежать только молодой и, наверняка, ослепительно красивой женщине, уж это Лачи могла оценить.

— Благодаря ей, госпожа, я сейчас жива. И мой муж тоже.

— Значит, девушка, вы спасли мою верную служанку? — «А голос у нее под стать руке — будто звон ножных колокольчиков, — мелькнуло в голове у Лачи. — Человеку, у которого такая жена, незачем посещать куртизанок. Если у нее еще и голова на плечах…». — Вы заслужили награду, Лачи. Вот, возьмите.