Крадущийся тигр, затаившийся волк (СИ)

Члены Монте-Флорес переводят растерянные взгляды со своего главаря на Такао. От перестрелки с азиатами их удерживает взгляд Гонсалеса, в котором плещется животный ужас.

— Условия такие: ты убираешь своих людей из старого города, иначе семья будет искать твои останки по всей пустыне, — говорит Такао, когда латиносы нехотя разворачиваются и уходят к своим машинам. — А если взыграет гордыня, то помни, что я знаю, в какой школе учится малышка Альба.

— Сукин ты сын, — хрипит Гонсалес, но Такао видит, что угроза подействовала: своей младшей сестренкой он рисковать не станет.

Альбукерке, 1980 год, Качайна Хиллз

Из дома Такао старается не высовываться, равно как и попадаться отцу на глаза. Его опять избили, и отец лишь презрительно бросил «слабак», бросая пачку парацетамола. Заплывший глаз почти не открывается, а разбитая губа кровоточит, стоит открыть рот. Такао всего семь, но он уже знает, что такое «не прижиться». Дети подозрительно косятся на слишком бледного одноклассника с белыми волосами, а долбаный Родригес, который жрет за троих и уже весит чуть ли не вдвое больше Такао, явно решил, что у него новая груша для битья.

Когда Такао вдвоём с Масамунэ, его задирают не так сильно — опасаются его решительного товарища. Но Масамунэ выглядит так же, как и его родители, и родители самого Такао, и ещё много японцев вокруг. Такао не вполне понимает, что такое «японцы». Очевидно, это люди одной нации, с одинаковым разрезом глаз и цветом волос. Если так рассуждать, то Такао не японец, потому что его глаза прозрачно-голубые, а волосы белые; даже кожа не такая оливковая, как у остальных «японцев» или «латиносов». Дедушка Чонган объясняет Такао, кто такие альбиносы, но объяснение какое-то дурацкое, потому что никак не подходит к реальной жизни. В реальной жизни быть альбиносом — значит быть настолько другим, что можно не ходить в школу, если Масамунэ свалился с гриппом и не пришёл на занятия.

Именно об этом думает Такао, мрачно прикладывая кусок замороженного фарша к опухшему лицу.

Отец выглядит ещё более озлобленным, чем обычно, и Такао старается не попадаться ему на глаза. Единственное, что он может противопоставить враждебному миру — свой ум, поэтому Такао садится за учебники, стараясь не тревожить разбитое лицо. Ни о какой медицинской помощи речь не идёт, Такао знает, что страховки у них нет. Возможно, стоило позвонить дедушке Чонгану — он бы дал одну из своих волшебных мазей, от которой синяки желтеют и исчезают буквально за пару дней… Мысли Такао прерывает звонок в дверь. Отец с тяжелым вздохом идёт открывать, и Такао решает притаиться на лестнице.

— Мистер Наито? — в дверях стоят двое полицейских.

Такао чувствует, как под футболку заползает холодными пальцами страх. В их районе визит копов в такое позднее (да и в любое другое) время не может сулить ничего хорошего.

— Чего надо? — неприветливо бросает отец.

— Мы здесь по поводу миссис Наито, вашей… — говорит тот, что выглядит старше.

— Моей суки-жены, я знаю, — отец его обрывает. — Думал, вы позже до меня доберётесь, мой отец ещё не приехал, с сыном сидеть некому.

Такао вжимает голову в плечи, когда отец машет рукой в его сторону. Мать он не видел последние несколько лет и особо не печалится по этому поводу: отец говорит, что она шлюха и употребляет наркотики. Именно наркотики стали причиной, по которой отец выставил ее за дверь. Такао видит, как относятся мамы к его одноклассникам, заботятся, защищают. Мать Такао никогда его не защищала и называла выродком, без неё дышать стало легче.

— То есть вы не будете отрицать, что…

— Нет, зачем? — отец снова не даёт копу договорить. — Это я ее убил. И убил бы ещё раз, если бы мог.

Полицейские потрясённо выдыхают — обычно местные сопротивляются намного дольше, буквально на прошлой неделе застрелили Хесуса, жившего через четыре дома от них. «Придурок сопротивлялся при задержании», сказал тогда отец. Хесус торговал наркотой и употреблял сам, видимо поэтому и попался.

На отца надевают наручники и выводят, с Такао остаётся младший полицейский.

— Не повезло тебе, малец, — сочувственно кивает он Такао, — это батя тебя так?

— Нет, — коротко отвечает Такао, — это в школе.

Полицейский с любопытством оглядывает его белые волосы, но вопросов не задаёт — видно, понимает, что с такой бесцветной внешностью жизнь среди цветных не похожа на сахар.

— Вот вырастешь, и это будет твоей изюминкой, — наверное, коп пытается его подбодрить, но Такао нет до него никакого дела. Без матери он жил нормально; теперь, кажется, придётся жить и без отца.

Дедушка Чонган приезжает через час, и Такао утыкается в его рубашку, пропахшую лекарственными травами.

— Ну что ты, что ты… — бормочет, осторожно гладит по волосам, — не забирайте его, я оформлю опеку.

Последние слова явно адресованы не Такао, но от них становится легче — кажется, его не отправят в приют.

Нью-Мексико, 1999 год, колледж искусств и науки.

— Мисс Накамура… Я правильно произношу? — секретарь очень милая и наверняка не пытается задеть, но ее фамилия не настолько трудна в произношении, чтобы лишний раз уточнять.