Край безоблачной ясности

Тот осклабил зубы и, не меняя своей расслабленной позы, начал наотмашь бить Габриэля по лицу, а худой ударил его коленом в живот и пустил в ход пустую бутылку.

— Ребята, не… — закричал было бармен и осекся.

Габриэль скорчился, схватившись одной рукой за живот, а другой за голову, и упал. Худощавый пинал его ногами, поправляя галстук.

— Здесь все знают, кто тут командует, и тебе тоже, дружок, не худо это узнать, хоть ты и уезжаешь на каникулы.

Приятели расплатились и вышли, толкая друг друга локтем в бок. Габриэль, лежа на полу, чувствовал, как по губам его течет кровь. Он попытался встать, опрокинул плевательницу, опять упал, и его кровь смешалась с пролившейся из плевательницы слюной.

— С этими не связывайся, — простонал, уже не сдерживаясь, бармен.

— Что уж тут, что уж тут…

— Что же тут поделаешь…

Мать прикладывала горячий компресс к распухшему носу Габриэля. Старшая сестра напевала в углу, а отец уже спал.

— Это еще к малым бедам, Габриэль. Бывает хуже. Братья твои и вовсе умерли.

— Я только хочу работать. Клянусь тебе, я ни с кем не связываюсь, никого не задираю.

Мать вздохнула и пошла взять другую тряпку из ведра с водой, кипятившегося на огне.

— Здесь всегда так было, Габриэль. У одних меньше, у других больше, но у каждого свои беды. Всякий раз, как я прихожу исповедоваться, чего только мне не рассказывает сеньор священник. Уж ему ли не знать, у кого какое горе. Я часами слушаю, а он говорит, да так хорошо, складно, рассказывает, как маются все соседи. Как будто я исповедуюсь и за себя, и за весь квартал. И не думай, от этого делается легче. Ты бы тоже сходил…

Габриэль нетерпеливо сдернул с лица остывшую тряпку.

— Что толку? Разве сеньор священник найдет мне работу?

Мать приложила новую тряпку к лицу Габриэля.

— Да ты трать пока то, что привез. Не обязательно тебе сейчас же начать работать.

— Не по нутру мне шататься без дела, честное слово. Погулять хорошо, но когда бьешь баклуши, и это не в радость. Ребята все утро на работе, а мне куда себя девать? Фиделио целый день у хозяев — подай, прими, а отец в Индианилье. Что мне остается? Знаешь, уеду-ка я насовсем в Штаты. Там всегда найдется что делать.

Уронив тряпицу, мать взяла обеими руками голову Габриэля и, ничего не сказав, прижала ее к груди и приникла к ней своим загрубелым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Девушка все напевала, а старик похрапывал.