Край безоблачной ясности

(там, в шкафу, задохшегося в пачке смазанных фотографий, какие делались в то время), когда он трогал ручонкой мои волосы; он был крохотный, совсем крохотный: он родился из щепотки пороха, да, а он этого не узнал, не понял…

— …скажите ему, бедняжке…

что нет ни успеха, ни поражения, что ему дано лишь идти, бежать по пути, который определен его ничтожной судьбой (он этого хотел, не так ли?), между тем как всю землю заполняют старые призраки, пришедшие из страны прошлого, где я жила девочкой с няней и с тянучками, пока не ворвались слова, скажите ему это, ему не сказали всего, потому что истины заключены в наших днях и разбиваются вдребезги при каждом взгляде, при каждом биении сердца, при каждой случайности, а вы не знали эти дни, но они не могли длиться, здесь ничто не длится, мы существуем лишь мгновение, и нас засасывает и высасывает другой вихрь…

— Стакан, сеньор…

скажите ему, чтобы он пришел хоть раз… я знаю, что он беден, что он не сможет мне помогать…

— …приди, бедняжка…

Из тонкогубого рта Росенды вывалился остроконечный язык, и послышался едва различимый звук, словно в горле что-то защелкнулось. Икска встал и закрыл ей лицо простыней. Потом погасил свечу на тумбочке и вышел из комнаты.

— Подсчитай, Луис. Мне кажется, мы не сможем. — Молодая женщина, светловолосая, тоненькая, хрупкая, с точеным профилем, гладкими волосами и неровными зубами, садится на софу с розовой обивкой. В квартире, помещающейся на пятом этаже большого дома на улице Мигеля Шульца, в этот вечер, как всегда, пахнет газом, кухней и чем-то вроде домашнего животного — от мексиканской мебели среднего разбора. Из темной прихожей темный коридор, выложенный серыми плитками, ведет к обшарпанной двери гостиной, обстановку которой составляют круглый стол, два стула, софа, плетеное креслице. Убранство дополняют несколько олеографий на религиозные темы.

— Не беспокойся, Хосефина. Вот увидишь, все получится. — Молодой метис с жидкими усиками, в рубашке с засученными рукавами и в дымчатых очках пишет цифры на листке бумаги.

— Еще надо заплатить за спальню.

— С этим мы скоро разделаемся. Меня же обещали повысить. С декабря я буду уже не продавцом, а разъездным агентом. Если мне дадут северный сектор, можно будет зарабатывать кучу денег. Спрос на хлопок поднимается, дорогая, и там будут хорошо сбываться сельскохозяйственные машины…

— Ах, как я хотела бы взять Луисито из этой школы, где учатся дети всяких голодранцев, и отдать его в католическую.

— Не беспокойся, это первое, что мы сделаем. А потом, я уже приглядел квартиру в другом районе…

— А сколько за нее берут, Луис? Мне кажется…