Край безоблачной ясности

— Испортили мне роман! — пожаловалась Кукис, ставя на стол свой «дайкири». — А я уже чуть было не подцепила его…

— J’ai le cul de Charlemagne![89] — вопила графиня в дверях бара.

всякий раз, когда ты спрашиваешь, где, когда и как, я отвечаю тебе

Хуниор подошел к столу, за которым только что разыгралось сражение:

— Привет! Я видел твой royal match[90], Шарлотта. — Та поправляла прическу. — Да здравствует победа trade over tradition[91]!

— Что можно ждать от людей, которые не знают, что такое ванна? Вы почувствовали, как пахнет от этого эрцгерцога? Фу! Садись, Хуниор.

Кукис побежала обнять журналиста, который с явным трудом оторвался от стойки.

— Мой обожаемый Восемь колонок! Я тут подцепила особу королевской крови! Чтоб было похлеще, напиши, что здесь была настоящая знать: сербский принц, Аспакукколи, Шарлотта — она, оказывается, происходит по прямой линии от Куаутемока, и я, царица бала быть может, быть может, быть может

— Твое дело улажено, — шепнула Сильвия Пимпинеле. — Мой муж переговорил с этими людьми, и они согласились, чтобы вам вернули асьенды, пока в Чиуауа, а потом и другие…

— Сильвия! Это так нежданно… тетя Лоренса просто не найдет слов…

— Тс-с! Я обязана тебе кое-чем поважнее, правда? — сказала Сильвия и пожала руку курчавому и усатому гитаристу.

Теннеси Ровер Бой, слава богу, действительно победил на скачках. Вырвавшись на полголовы вперед, он занял первое место, и вызванные этим волны восторга прокатились от общих трибун ипподрома до овеянных прохладой столиков на самом верху, где восседали члены Жокей-клуба. Мэриленд Эйнсворт в экстазе размахивала руками над головой. Сидевшие возле нее Гус и Лалли чуть не упали в обморок от потрясения, но Гус, более здравомыслящий, тут же выбежал позвонить Шарлотте. Из холла, дожидаясь, пока соединят, он рассеянным взглядом смотрел на рой девочек, толстушек и заморышей, которые суматошными стайками бегали из угла в угол, на скучающих денди, которые дымили сигаретами, с пренебрежительным видом глядя друг на друга, на девиц полусвета, щеголявших в фиолетовом — фиолетовые платья, фиолетовые веки, фиолетовые губы, на иссохших старых вояк, на сеньор, которые подтаскивали складные стульчики, собираясь начать партию канасты.

— Ровер Бой! — выдохнул Гус и, повесив трубку, побежал назад, туда, где в ажиотаже размахивала руками Мэриленд, повторяя со слезами на глазах: — Му old mammy should have seen this! She raised Rover Boy on clover and alfalfa, she did![92]

— Ничего особенного, моя красавица, — выпалила Лалли. — Меня вот вырастили на всяких мистиках от Платона до Гуисы и Азеведо, хотели, видите ли, чтобы я отличала косметику от космологии и звезду экрана от созвездий Зодиака. Ну не смех!

— She says she understands your feelings,[93] — перевел Гус.

— Oh, that’s sweet![94] — всхлипнула Мэриленд Эйнсворт, и слезы покатились по ее немыслимо веснушчатому лицу, оправленному в голубые сумерки.

— Soapy, Mister So-and-So[95] — самый дивный мужчина в Мехико! — шептала Шарлотта, водя наследницу мыльной империи от одного приглашенного к другому. На стенах, обитых оранжевым шелком, красовались фотографии с автографами знаменитостей: Шерли Темпл, доктора Атля, Сомерсета Моэма, Эльзы Максуэлл, герцога и герцогини Виндзорских, Али Чумасеро и Виктории Окампо. Общество группировалось вокруг пуфов, рассеянных там и сям, как грибы: на одном сидела Лалли, на другом — Хуниор, на третьем — Педро Казо. Играл скрытый электрофон — чередовались Жаклин Франсуа и «Лос Панчос». Венок из гардений с вплетенными в него незабудками, образующими слова «РОВЕР БОЙ», наполнял гостиную трояким запахом — венчания, исповедальни и свежего мха.

— Юлия Болгарская, — представил Пако Делькинто уже осунувшуюся и по-прежнему безмолвную Жюльетту перипатетической группе, которую составляли Шарлотта и Soapy. — Charmed, I’m sure[96].

— Со времени саргонидов не было такой оргии, как в Сан-Фермине на прошлой неделе, — заметил Пьер Казо, и Кукис, сидевшая у него на коленях, вздохнула:

— Там был серб! И как Пичи ни осаждала его, он пригласил не ее, а меня на Te Deum[97] в пятницу. В честь покойных королей Черногории, знаешь?

oh je voudrais tant que tu te[98]…

— В это время года Place Fürstenberg[99] усыпана опавшими листьями, — проронила Пимпинела де Овандо.

— Да, но это не мешает французишкам быть занудами, а Парижу — грязной дырой, — отозвался Хуниор. — Город Света, видите ли! Да откуда, Пимпи? Они бы рады хоть в праздник иметь такое освещение, как у нас на Инсургентес. Туда хорошо ездить раз в год, как я, но жить надо в Мехико. Где ты видела во Франции столько удобств, как здесь? Взять хоть ванны, да и дома, и весь уровень жизни. Разве в Париже есть такие кварталы, как Лас-Ломас или Педрегаль? Нет, там одни музеи и призрак Наполеона.

les pas des amants désunis[100].