Край чудес

Кира слабо улыбнулась. На правой щеке появилась ямка. Всегда только одна. Мама смеялась, что они с Тарасом этими ямочками похожи. Он свою спрятал под бородой, а Кирина осталась. Тарас потянулся и легонько дотронулся пальцем.

– Вымазалась? – спросила Кира и начала тереть чистую щеку рукавом.

– Тут пыльно, кошмар, – поддакнул Тарас. – Приеду домой и сутки буду киснуть в ванной.

– У вас ванна ржавая, – на ходу откликнулась Кира.

– А я в твоей.

– Вот мама удивится.

Они почти уже догнали Костика, плетущегося за Южиным. По сникшим плечам проводника было видно, что дух приключений он благополучно растерял.

– Ты где так бегать научился? – окликнул его Тарас. – Петлял, как заяц!

– Подстреленный, – злобно добавил Южин.

Фонарь они не зажигали, шли в полутьме, достаточно редкой, чтобы видеть, как впереди она сменяется знакомыми отблесками костра.

– Ты говорил, что тут нет никого, – сквозь зубы зашипел Южин и дернулся к проводнику.

Тот юркнул за спину Тараса и затих.

– Давайте на другой этаж поднимемся, – предложила Кира. – Мы так ничего не снимем.

Тарас хмыкнул и полез в рюкзак. Если уж и снимать, то не пустую бетонную свалку, а ее бомжеватых обитателей.

– Ты куда? – только и успела спросить Кира.

Он не обернулся и зашагал вперед с камерой на груди. Свет костра приближался. Запахло паленым и тухлым.

Огонь потрескивал, что-то скрипнуло, донеслось чуть слышное покашливание. Бомжи, успокоился Тарас. С ними можно договориться. Остановился в дверях развороченной палаты, глянул на своих – те застыли, как болванчики, и шагнул через порог.

– Здорово, мужики, – сказал он.

Трое сидели на полу, подложив под себя картонки, между ними горел костерок, разведенный в безногом мангале с расплавленным боком. Тарас застыл в дверном проеме. Нужно дождаться приглашения.

– Да ты садись, в ногах правды нет, – просипел один – абсолютно лысый, но с кустистыми седыми бровями – и неопределенно махнул рукой, приглашая Тараса.

Тот присел на корточки, присмотрелся. У лысого через все лицо шел багровый рубец. Мужик осклабился, и лицо перекосило, как у резинового пупса, которого переехало трехколесным велосипедом.

– Какими судьбами? – спросил второй.

Он сидел в тени, но было видно, что шевелюра у него сохранилась – грязные лохмы наверняка попахивали.

– Да вот, кино снимаю, – признался Тарас. – Интересно у вас тут.

– У нас-то? – осклабился лысый. – У нас жуть как интересно, да…

И захихикал, рубец тут же налился кровью. Тарас с трудом отвел от него глаза, глянул на третьего, с которым его разделял костер. Тот когда-то был военным. Но выдавала его не камуфляжная роба, а взгляд исподлобья. Тарас с детства привык держаться от таких подальше. Сводный брат отца, ветеран Афгана, приезжал к ним пару раз в год, говорил, что навестить родню, а на деле – выпить с отцом бутылку водки и сидеть вот так, сверля взглядом пол, пока мама недовольно звенела кастрюлями, собирая им похмельный перекус.

– Может, расскажете, чего тут вообще? – осторожно спросил Тарас, обращаясь к лысому.

– Чего бы не рассказать? – закивал тот, но продолжать не стал.

Тарас вытащил из кармана смятые пятьсот рублей – должно хватить. Деньги взял патлатый. Боком вылез из темноты, по-крабьи вытянул клешню. Двупалый обрубок руки цапнул купюру. Тарас с трудом удержался от того, чтобы вытереть ладонь о джинсы. Глянул на лысого – мол, вещай.

– Ты снимай давай, киношник, – выдал лысый, откашлялся, содрогаясь тощим телом. – Тебе какую версию – страшную или правдивую?

– Любую, – разрешил Тарас, включая камеру.

В кадре лысый смотрелся лучше дохлой собаки. Но пах хуже. Как дохлая собака, полежавшая у костра.

– Хочешь расскажу тебе про яичную палату? – проскрипел лысый.

Патлатый краб восторженно булькнул в тени. Он все еще возился с купюрой, та хрустела в клешне. Два неловких пальца. Собаки, что ли, отгрызли?

– Давай про палату, – согласился Тарас и отодвинулся чуток, чтобы костер не бликовал внизу кадра.

– Жил тут один, – начал лысый. – Корнеичем звали. Он сторожем работал, один из ховринских был, короче… Знаешь, что это? Э-э-э, ничего не знаешь. Тутошние – это тебе не тамошние. Здешние – это ховринские. Корнеич тут и жил, и сторожил…

– Еще скажи, родился тут, – вставил патлатый.

Лысый цыкнул, между провалами выбитых зубов мелькнул серый язык – точь-в-точь как у дохлой собаки. Тарас отодвинулся еще немного.

– Родился, может, и не тут, зато тут пригодился, – хохотнул лысый. – Корнеич и Корнеич, ничего такого, яйца только страсть как любил. Бывало, встретишь его, а он скорлупой облепленный. В руках яйцо, в карманах по яйцу. И жрал их так… – Замолчал, подбирая слова. – Не по-людски жрал. Постучит костяшкой по донышку, отколупнет чуток и давай высасывать, пока пустая скорлупа не останется, а уж ее на пол бросал и топтал, пока в крошку не стопчет. Дикий мужик был, да-а-а…