Край чудес

Южин закрыл глаза, позволяя себе скатиться в небытие. Он почти провалился в него, как Ларка в огонь, но мокрый собачий нос снова вернул его в сознание.

– Что, никогда покойницу не видел? – Голос Полкана раздался откуда-то сверху, почти с потолка.

Южин не ответил, отпихнул пса, пальцы нащупали влажный мех.

– Если хочешь встретить брата, то привыкай, – сказал Полкан и опустил на плечо Южина тяжелую ладонь.

Южин открыл глаза. В зале никого не осталось. Даже неясных теней. Только они. И собаки, грызущиеся за теплую еще кровь.

– Пойдем. – Полкан потянул его, помогая подняться. – Я тебя отведу.

Встать оказалось легко. Всего-то схватиться за протянутую руку – узкую и твердую. Между указательным и средним пальцем на ней засохли коричневые пятна. Не ржавчина, не кирпичная пыль. Кровь. И огонь гудел за дверцей печки. Почти уютно, если заставить себя думать, что превращаются в пепел там одни дрова.

– Зачем так? – спросил Южин, лицо у него будто облепило мокрой ватой.

– Это же больница, пацан, – откликнулся Полкан и повел его через зал к заставленной строительным мусором двери. – В больнице должны жить. И умирать должны. Иначе, зачем она?

Между горой битого кирпича и пыльными мешками с цементом скрывалась узенькая тропинка, по ней они и пошли.

– Не будем тут жить, умирать тут не будем – и рухнет за год, – скрипел Полкан, а впереди него бежал Чик, обнюхивая каждый угол. – Думаешь, почему Ховринка так долго простояла?

Потому что страна развалилась и всем стало не до заброшки? Потому что река тут подтопила грунт, ничего путного все равно не построишь? Потому что снести эту громадину будет еще дороже, чем потом строить на ее месте новую? Ни один из ответов бы не подошел, и Южин не стал отвечать.

– Потому что равновесие, – не дождавшись, объяснил Полкан. – Много смертей – и жизни много.

– Все равно снесут, – проговорил Южин, выходя из заваленного коридорчика к лестнице, узкой и необжитой, даже стены не были расписаны, и от их голой серости стало еще тоскливее.

– Снесут, – согласился Полкан, утягивая Южина наверх. – Это раньше тут шумно было. Дураков хватало. Сатане своему помолятся, в подвале замерзнут. А теперь закончились. Пришлось самим за дело приниматься.

– Все равно снесут, – упрямо повторил Южин; идти так, ладонь в ладонь, с мужиком в белом, заляпанном кровью халате было почти так же странно, как вообще идти после всего, что он тут увидел.

– Что заладил-то? – Полкан остановился, угрюмо свел брови. – Для всех снесут, а для кого-то останется. Главное, успеть.

На правом лацкане халата еще влажно поблескивал багровый след. Наверное, Ларка дернулась особенно сильно и расплескала кровь из перерезанного горла.

– Что успеть? – механически переспросил Южин, только бы Полкан снова отвернулся.

– Стать своим, – вздохнул тот и начал подниматься. – Ховринским.

Южин считал этажи и сам себе удивлялся: надо же, будто есть надежда, что ему отсюда потом спускаться.

– Если станешь своим, то хоть сноси, хоть не сноси, все равно тут останешься, – договорил Полкан, заходя на четвертый этаж.

– И Ларка? – не удержался Южин.

До пятого Полкан молчал, потом все-таки ответил:

– Ларка не своя. Ларка так. Подкормка. Чтобы Костик вернулся. – Голос у него потеплел. – Вот Костик свой, не смотри, что хилый. Все равно свой.

– Не понимаю… – Южин сбился. – Черт, я вообще ничего не понимаю.

Полкан только хмыкнул. Халат обтягивал его спину, и лопатки под ним двигались в такт движению вверх. Ступенька. Ступенька. Шестой этаж. Седьмой. У восьмого Полкан остановился, выжидательно посмотрел на Южина. В животе тоскливо сжалось.

– Не хочешь узнать про брата? – спросил Полкан, губы у него подрагивали.

Мокрая вата, заменившая Южину лицо, похолодела.

– А что мой брат? При чем тут вообще Дэн?..

– Брат твой был ховринским. До мозга костей, – оборвал его Полкан.

– Хочешь сказать, что он тут?

В голове Южина вопрос этот звучал насмешливо, но получилось жалко. Просяще даже. Бред, какой бред! Не может быть. Не может. Может? Родинка у пацана. Дурацкая родинка. При чем тут родинка? Жар разлился по телу Южина, только лицо осталось замерзшим – не скривиться презрительно, не отвернуться. Ждать, что ответит Полкан.

– Хочу сказать, сам все увидишь.

Их ладони еще соприкасались. Последний раз Южин так долго держался за руку с мамой. В третьем классе. Перед тем как ему вырезали аппендицит. Мама сидела на краю его кровати. Это была больница. Настоящая. Живая. Наполненная людьми, светом и запахом дезинфекции. В больницах же принято держаться за руки. Вот они и держались. С мамой тогда. А теперь держатся с Полканом. Когда Южин очнулся после наркоза, в палате сидел отец. За руки они не взялись. Где был Дэн, Южин не помнил. Наверное, на уроках. Или здесь. В Ховринке. С Рафом.

– Пойдем, – позвал Полкан, и Южин подчинился.

Они вошли в темный зал восьмого этажа. У постамента Краюшкина топтались собаки. Гук поднял заднюю лапу и пустил струю. Южин отвел глаза. Маленький фонарик в свободной руке Полкана вспыхнул и осветил дальнюю стену.

– Прыгай, – прочитал Южин.

Стрелка все так же указывала строго вниз.