Край земли

Два наиболее интересных варианта маршрута нам пришлось совершенно отбросить: один требовал больше года времени, несмотря на свою кажущуюся краткость, другой требовал затраты таких средств, которых мы не могли рассчитывать достать. Пришлось остановиться на маршруте, нанесенном на карте № 1. Вниз по течению Енисея, затем на оленях через полуостров Ямал и морем с Ямала в Архангельск. В этом намерении нас весьма энергично поддержал старший директор пушного директората Наркомторга СССР А. Б. Этингин. При его деятельной помощи нам удалось заинтересовать своим планом Госторг РСФСР, согласившийся отпустить часть средств, необходимых для нашего путешествия и кинематографической съемки. Остальную часть, в результате хлопот Блувштейна, должно было додать акционерное общество «Восточное кино».

Не следует, однако, думать, что продвинуть вопрос через дебри госторговских канцелярий было так просто.

Когда казалось, что, наконец, все ясно, согласовано, утрясено и проработано, Госторг вдруг изменил свое мнение о маршруте и предложил заменить Енисей Обью.

В некоторых отношениях такой путь был даже интересней, да и времени для размышлений у нас не оставалось, и так уже размышления Госторга тянулись почти два месяца. Нам ничего не оставалось, как согласиться на предложенный вариант.

«Рамона» звучала значительно более мажорно, и на сцене снова появилась длинная трубка, к которой Блувштейну нужно было привыкнуть ввиду предстоящего длительного отрыва от лотков с папиросами «Наша марка».

Мне предстояла неблагодарная задача делать сценарий, долженствующий удовлетворить вкусу и требованиям сразу нескольких ценителей. По мере движения моих сценариев вверх по иерархической лестнице Госторга, пометки и исправления росли в числе.

Я корпел ночи над переделками и перекраиваниями осатаневших мне съемочных планов и сценариев, подгоняя их под разноречивые вкусы начальства.

Наконец последний вариант сценария получил утверждение, и мы могли двинуться. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Только к середине июня мы могли, наконец, сказать: едем.

И точно так же, как до того в кабинетах Госторга и Востоккино нам успокоительно говорили: «успеете», так теперь стали сыпать нетерпеливые: «ехать, пора ехать».

А мы носились, высунув язык, по Москве в тщетных поисках суррогатов, могущих нам заменить элементарнейшие предметы экспедиционного снаряжения.

Все было плохо. Все было дорого.

Наконец 25 июня куплено было последнее, что нужно Блувштейну, – микифон, и 26 июня Блувштейн с помощником оператора Черепановым сели в архангельский поезд. Я остался еще на сутки, чтобы дополучить в мастерской Общества пролетарского туризма не сделанные к сроку рюкзаки и палатки.

В ночь на 28 июня, совершенно измотанный и больной, с температурой почти 40°, с горлом, через которое воздух вырывался с хрипением, я тоже сел в вагон.

В тусклом сиянии уплывающего перрона исчезли лица провожающих. Я с трудом взгромоздился на верхний диван и с наслаждением растянулся на холодном полотне постели.

3. НОРД-ЭКСПРЕСС

Наутро я проснулся довольно поздно. Все мои спутники уже, по-видимому, давно поднялись и как-будто успели перезнакомиться. Это были: какой-то москвич, судя по разговору, причастный к Совторгфлоту, и два иностранца лесопромышленника – голландец и немец, едущие в Архангельск знакомиться на месте с состоянием погрузки леса на их пароходы. Оба они были в необычайно мрачном настроении. Пройдясь по коридору вагона, я склонен был объяснить это настроение тем впечатлением, которое на них произвел этот вагон – единственный мягкий, спальный вагон во всем поезде. Впечатление было жуткое, от которого мы давно уже успели отвыкнуть. В каждом купе была устроена импровизированная столовка. На подоконных столиках, на чемоданах и прямо на диванах пассажиры расположились для еды и чаёвничанья. Перед ними красовались эмалированные или жестяные чайники и кружки, какие берут в дорогу для чистки зубов. На полу около плевательниц громоздились неаппетитные кучки обгрызанной колбасной кожицы и огуречной кожуры; из некоторых кучек глядели изломанные скелеты куриц. При каждом шаге с пола доносилось за душу хватающее хрустенье рассыпанного сахарного песка.

Мне живо вспомнилось детство, 1903 год. Я ехал тогда с отцом в Манчжурию. Тогда тоже не было в поезде вагона-ресторана, и пассажиры наполняли свои купе объедками и запахом жареных куриц, покупаемых на станциях у баб. И теперь, как и двадцать шесть лет назад, наш поезд медленно плетется мимо тесно сгрудившихся по сторонам насыпи темных рядов елей. На полустанках он так же стоит по получасу, а остановки на больших станциях, вроде Вологды, измеряются уже часами. Иногда поезд останавливается и в чистом поле или среди темного бора. Тогда пассажиры любопытной гурьбой высыпают из вагонов: одни бросаются ожесточенно рвать цветы около железнодорожного полотна, другие собираются толпой около «заболевшего» паровоза или группируются около вагона, у которого загорелась букса.