Кракен

В ересипольском крыле Лондона еще оставались те, кто подчинялся Полу, будто он Тату, но немного. Большинство не знало подробностей, но знало, что он уже не тот, кем был. Теперь Пол стал свободным радикалом, блуждающей тюрьмой смещенного царька. Армию Тату разбили и рассеяли после недавнего спутанно-смутного почти-апокалипсиса.

– Как нам это сделать? – повторила Мардж.

За ними не следили, на всех улицах не было никого, кто бы обращал внимание. Пол вынул рубашку из-под ремня, обернулся и показал Билли кожу.

Глаза Тату панически расширились и сузились, когда он попытался заговорить. Словно Билли станет его уважать или слушать. Внизу спины Пола добавили больше чернил. Ему намалевали швы и заштопали рот былого криминального авторитета. Билли слышал «ммм-мммм-ммм».

– Было непросто, – сказал Пол. – Пришлось искать рукастого татуировщика. И этот пытался дергаться, поджимать губы и все такое. Долго сидели.

– Не прельщает удалить его совсем? – спросил Билли.

Пол заправил рубашку. Они с Мардж улыбнулись. Она подняла брови.

– Если достанет, я его ослеплю, – сказал Пол. Садизм? Правда? Билли не сказал бы. Правосудие? Сила.

– Ты никогда нам не расскажешь, что случилось, да? – спросила вдруг Мардж.

– Я не знаю, – ответил Билли. – Госс убил Леона. С этого все и началось. Безо всяких причин. – Они оставили это в силе. – Но потом Пол убил Госса. Ты сама там была.

– Убил, – сказал Пол.

– Была, – сказала Мардж. – Ладно. – Она даже улыбнулась. – Ладно. И что еще? Что еще случилось?

– Я всех спас, – сказал Билли. – И вы тоже.

– Берн у них? – спросила Сайра.

– Кажется, арестовали за дом моря. Надо было показать океану, что мы извиняемся.

– Даже если это сделала не она?

– Даже если.

– Я слышала, море уже наполняет новое посольство.

– Я тоже.

Квартира Билли снова стала его. Он не знал, что об этом думать, часто в удивлении прохаживался по коротким коридорам. (Конечно, она не стала снова его. Его она никогда и не была – он унаследовал ее от своего идентичного тезки. И он сам не знал, зачем продолжает ковыряться у себя в мозгах этими маленькими мысленными проверками.) Они выглянули на улицу. Был почти конец года.

– Какой это был год? – спросила Сайра. – Год чего? Этот, который кончается?

– Не знаю, – сказал Билли.

– Год бутылки.

– Это всегда год бутылки.

– Год бутылки и какого-то животного.

– И это всегда год вот этого самого.

Значит, такая теперь Вселенная, да? Билли напрягся – и может, показалось, может, причуда его позы, но за окном как будто замерла летевшая птица, на полдоли секунды. Сайра видела. Подняла бровь. Люди все еще родственники обезьян. В этом новом старом Лондоне могло случиться что угодно.

Билли смотрел на город, который был не тем, каким он видел его в последний раз сквозь стекло. Теперь Билли жил в Ересиполисе и будет знать, когда придет и не случится следующий Армагеддон. Теперь он пил в других барах и узнавал другие новости.

Он сделал глоток вина и налил еще себе и Сайре. Это год бутылки, думал Билли, год замаринованных часов и минут, – думал, сжимаясь и чувствуя, как колеблется время, словно он берет его за горло. Это снова год бутылки.

Он соприкоснулся бокалами с Сайрой. Это не год чего-нибудь там еще. Так что.

Мир снова приближался к концу – естественно, всегда приближался. Но, может быть, уже не так панически. Не в такой агонии. Билли не стал ангелом памяти – для этого он был слишком человеком, – но в своем нынешнем положении он понимал ангел-памятство. Скажем так. Нужно ли ему еще защищать историю? Лично ему казалось, что улицы уже не истощенные.

Снаружи на них смотрело небо. Билли был за стеклом.