Крах операции «Тени Ямато»

— Господин Вернер фон Браун, — взволнованным голосом сказал Геринг. — Очень прошу вас, не болтайте лишнее! И, пожалуйста, поменьше этих ваших телячьих радостей! Извольте прибыть ко мне сегодня же к девятнадцати ноль-ноль, и не сюда, в министерство, а ко мне домой — на Баденштрассе. Будут Геббельс, Гиммлер, Шпеер, а может быть, и сам фюрер. Постарайтесь доложить обо всем как можно более убедительно… Желаю успеха, Вернер. До скорой встречи…

Положив трубку, Геринг тут же поднял ее вновь и позвонил Геббельсу. Затем он обзвонил всех остальных нужных ему людей — Гиммлера, Фриче, Шпеера. Гиммлера он попросил, чтобы тот обязательно захватил с собой Шелленберга. Шпеера он оповестил в последнюю очередь — потому что с ним ему хотелось поговорить особенно подробно и доверительно. Дружеские отношения с промышленником Шпеером у Геринга сложились на почве общих интересов: Геринг, беря в личную собственность предприятия оккупированной Европы, и сам в скором будущем собирался заняться коммерцией. И тут, думал он, без высококвалифицированной помощи Альберта Шпеера ему вряд ли обойтись.

Затем Геринг дал необходимые распоряжения своей экономке — относительно некоторых особенностей в сервировке стола. Так, например, он сказал ей, что у одного из приглашенных господ желудок таков, что неплохо бы обыкновенный бифштекс из обыкновенной телячьей вырезки соорудить таким образом, чтобы его можно было выдать за мясо лани, подстреленной им, Герингом, в загородной резиденции. В последний момент он вспомнил фон Риббентропа и, хотя изрядно его недолюбливал, пригласил на вечер. Германия, одним словом, превыше всего!

Все дела, намечавшиеся на нынешний вечер, Геринг, естественно, перенес на завтра.

В дом Геринга все приглашенные явились вовремя, без малейшего опоздания. Однако, если быть точным до мелочей, первым в дверях показался министр пропаганды, услужливо поддерживаемый под локоток комментатором Берлинского радио Гансом Фриче, уже успевшим что-то нашептать своему шефу. Геббельс же хромал на этот раз почему-то в особенности заметно. За ним прибыл главный конструктор ФАУ — Вернер фон Браун. Оба — и рейхсминистр пропаганды доктор Геббельс, и радиокомментатор Фриче встретили Брауна более чем сдержанно, удостоив его лишь легким поклоном, но тот как ни в чем не бывало с преувеличенным безразличием в одиночку расхаживал по гостиной, изо всех сил делая вид, будто внимательно рассматривает живописные шедевры, в обилии развешанные по стенам в массивных золоченых багетах.

Дольше обычного фон Браун задержался у самого большого полотна, где был изображен римский император Нерон, который из открытого окна своего помпезного дворца наблюдал за бушующим в Риме пожаром. Поразительна была злорадная усмешка императора и его совершенно не свойственное нормальному в психическом отношении человеку моральное удовлетворение. Неожиданно для себя самого фон Браун почему-то подумал о Гитлере. Мысль эта испугала его до такой степени, что он даже огляделся по сторонам, чтобы убедиться, не смотрит ли кто-нибудь на него в данный момент.

Наконец явились, почти одновременно, и остальные приглашенные. Геринг тут же пригласил всех за стол, сервированный лучшими официантами, приглашенными из самого респектабельного столичного ресторана.

Уже после первых ритуальных тостов: сначала за фюрера, потом за успех в происходящей военной кампании, физиономии ужинающих заметно порозовели, а у Риббентропа, успевшего еще накануне хватить стопку, на щеках и шее появились ярко-красные пятна. Сначала, с соблюдением строжайшей субординации, велись «светские» разговоры…

В связи с происходящим сейчас в доме Геринга следует упомянуть и еще об одном доме, находящемся рядом с ним, увенчанном, как и рейхстаг, куполом, — помпезном здании «Народного трибунала». В нем, имевшем на всей территории рейха 577 филиалов, за одно только невпопад оброненное слово или показавшийся подозрительным взгляд могли мгновенно приговорить к смертной казни, в лучшем случае упрятать в концлагерь.

Основной юридический принцип, господствовавший в этом ведомстве, с предельной четкостью и ясностью сформулировал главный мракобес рейха, председатель «Народного трибунала», Роланд Фрейслер, выносивший приговоры, исходя из верноподданничества. «Мой фюрер, — сказал он однажды Гитлеру, — мы будем судить твоих врагов так, как если бы ты судил их сам». На практике это означало, что все, кто стоял хотя бы в чем-либо выше главарей рейха, заведомо подлежали уничтожению.

…И вот когда выпито и съедено было вдоволь, хозяин дома тут же, не выходя из-за стола, начал разговор о том, ради чего, собственно, они сюда пришли.