Крах СССР

СССР в 70–80-е годы XX в. располагал ресурсами, чтобы разработать и произвести хорошие самолеты и ракеты, но не было возможности сделать пылесосы и джинсы не хуже, чем в США. В те годы сложился совокупный научно-технический потенциал Запада и его общий рынок. По масштабам этот потенциал был просто несравним с советским, а нам очень многие западные продукты не продавали и за большие деньги. В то же время номенклатура изделий и материалов, необходимых для самых приоритетных программ, стала столь широкой, что средства, оставляемые на производство ширпотреба, были действительно малы. Наукоемкость всех вещей повысилась скачкообразно, а мощность советской системы рутинной доводки (ОКР — опытно-конструкторские разработки), в отличие от генерации идей и создания прототипов (НИР — научно-исследовательские работы), скачкообразно отстала от НИОКР Запада. Если для оборонных целей был досрочно нужен какой-то материал, то в СССР приходилось его производить по технологии с выходом хоть 3 %, а на Западе выход доводили, скажем, до 60 %.

Та часть хозяйства, которая работала на оборону, не подчинялась критериям экономической эффективности (а по критериям обороноспособности она была весьма эффективной). На этом основании согласиться разрушить такое хозяйство— симптом тяжелого культурного кризиса, даже болезни. Это значит, что в массовом масштабе у людей возникает сладкое чувство безответственности. A.C. Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании в терминах психоанализа как «бунт юноши Эдипа», бунт против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода [135].

Отрицание плановой системы. После 1987 г. было оказано сильнейшее давление на остатки планирования. Г.Х. Попов, «прораб перестройки» и вечный декан экономического факультета МГУ, верно писал в 1989 г.: «В документах июньского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС «Основные положения коренной перестройки управления экономикой» и принятом седьмой сессией Верховного Совета СССР Законе СССР «О государственном предприятии (объединении)» есть слова, которые можно без преувеличения назвать историческими: «Контрольные цифры… не носят директивного характера». В этом положении — один из важнейших узлов перестройки» [145].

Г. Попов понимал, что в законе прописаны исторические слова! Значит, речь идет о чем-то самом важном. План для предприятий перестал быть законом, из системы планового хозяйства вырвали системообразующий стержень.

Начался демонтаж главных отраслей народного хозяйства. Это происходило в 1989–1991 гг. даже при формальном сохранении плановой системы через сокращение или полное прекращение капиталовложений, остановку строительства и ликвидацию госзаказа. Начиная с 1992 г. ликвидация системообразующих отраслей народного хозяйства была возложена на действие «стихийных рыночных сил», которые, однако, точно направлялись посредством подготовленных ранее политических решений правительства на уничтожение самых новых и технологически прогрессивных производств.

Отрицая идею планирования, экономисты сводили дело к якобы неверным техническим решениям (типа «в 70-е годы надо было строить хорошие картофелехранилища, а не ракеты»). Но ведь именно сделанный тогда обществом выбор («устоять в условиях военного быта») и определял приоритеты для планирования: отправлять средства на строительство хранилищ для картофеля или на строительство новой ракеты. Выбор критериев— не техническое решение, он определяется высшими ценностями.

На деле за конкретными «ошибками», которые вспоминали критики советского проекта, кроется отрицание именно критериев высокого уровня. Но это скрывают и вытаскивают «ошибку», которую с ходу непросто оценить. Потом незаметно производится подмена предмета, и ошибочным начинает казаться критерий высшего уровня.

Но допустим, что есть некий интегральный и применимый для обеих систем показатель «эффективности». Но и в этом случае противопоставление «рынка плану» оказывается подлогом. Страны «свободного рынка» всегда имели огромную помощь государства, которая и приводила систему в равновесие, Например, только государство могло обеспечить экономике Запада захват колоний и перекачку оттуда ресурсов. Без них «рынок» (капитализм) вообще не мог бы существовать, о чем и говорит эмпирический анализ школы Броделя. Сказано, что «невидимая рука рынка» беспомощна без «невидимого кулака государства».

Когда в США «рынок» слишком усилился по сравнению с государством, случилась Великая депрессия. Ответом была «кейнсианская революция». Раз революция, значит, речь шла о катастрофе, о принципиальной неэффективности обратных связей рынка. В западной литературе приходится читать выражения типа «сама по себе рыночная система является саморазрушающейся».