Крамнэгел

– Идею заведомо бредовую, но она может послужить иллюстрацией того, в каком направлении работает у меня мысль. Вы могли бы, например, перевести вашего Крамнэгела в одну из этих новых экспериментальных тюрем без решеток и замков – в Лайберн или в Трассмор, а там начать подстрекать его к побегу.

Сэр Невилл задумался, затем лицо его просветлело.

– Вы совершенно правы, – сказал он. – Ведь нарушать законы куда веселее, чем соблюдать высокие принципы, да и сами-то эти принципы существуют лишь благодаря беззаконию.

– Послушайте, ведь я, ей-богу, просто так сказал первое, что в голову взбрело... в качестве примера...

– Напротив, напротив, вы подали прекраснейшую идею. Лайберн находится всего в двадцати милях от Ливерпуля, а там порт и суда. Можно, пожалуй, уговорить Скотленд-Ярд не гнаться за Крамнэгелом прямо по пятам и позволить ему, так сказать, выскользнуть из рук, когда его корабль выйдет из трехмильной зоны.

– Я ничего больше не желаю слышать, сэр Невилл.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что, взяв вас в союзники, я обрекаю все дело на неудачу? – сердито спросил сэр Невилл.

– Каждый делает все, что может, сэр Невилл, – в этом главное... Никто тут возражать не станет. А ни о чем другом я и не прошу.

– Вы совершенно правы, – с самым серьезным видом отвечал сэр Невилл. – Никто ведь не сделает больше, чем способен сделать.

13

Лицо у Крамнэгела постепенно зажило, и он сидел сейчас напротив Энгуса Певерелл-Проктора в очень современного стиля кабинете, в здании, возведенном из строительных материалов местного производства. Певерелл-Проктор был неисправимым идеалистом с застывшей ангельской улыбкой, лишь подчеркивавшей завораживающую мягкость его зеленых глаз, которые, словно застойные лужи, тускло поблескивали под высоким мостиком бровей. Голоском тоненьким, как у эльфа, он вышептывал слова, руки же были крепко стиснуты, точно двое любовников. Он был не просто человек, а человек с призванием и целью в жизни.

– Лайберн, – мурлыкал он, – не похож ни на один исправительный дом в мире... По правде говоря, мне вообще хочется видеть в нем нечто большее, чем исправительный дом, – дом для размышлений, дом переориентации, прачечную души... Надеюсь, вам будет здесь хорошо. Вы прибыли несколько поздно, чтобы помочь в сооружении церкви, но, думаю, вы не откажетесь потрудиться, когда мы начнем рыть котлован для бассейна. У нас часто устраиваются лекции, концерты и театральные представления, и участие в них, разумеется, является обязательным. Но этим и исчерпываются все наши обязанности. – Он сверился с лежавшим на столе листочком. – Завтра Уайтчепельский квартет исполняет три последних квартета Бетховена. Во вторник генерал-майор сэр Гордон Маквикарий читает лекцию на тему: «Цейлон. А что дальше?», в пятницу мы начинаем репетировать пьесу «Как важно быть серьезным». Не думаю, чтобы остались свободные роли, но теперь, когда у нас появились вы, мы можем учесть это в своих планах и поставить потом «Окаменевший лес»27. Мы давно уже хотели осуществить такой спектакль, но не было никого, кто действительно подходил бы на роль гангстера.

Крамнэгел едва верил своим ушам, а несколько минут спустя он и глазам своим не поверил. Большинство заключенных, рассматривавших его – кто надувшись, а кто с веселым любопытством, – показались ему либо ненормальными, либо весьма и весьма странными. Во время беседы с Певерелл-Проктором он в основном молчал, настолько неожиданным оказался его тон, как и вся изысканная атмосфера. У Крамнэгела возникло странное чувство, что перевели его по ошибке в дом для престарелых. Хотя среди заключенных попадалось много молодых людей, все они казались беспомощными и ущербными.

Первоначально дела вдруг снова чуть было не приняли дурной оборот, когда Крамнэгелу показали его комнату (в Лайберне помещения для заключенных назывались комнатами, а не камерами), которую он должен был делить с негром-барабанщиком, попавшимся на марихуане. Крамнэгел против его общества не возражал, поскольку негров-наркоманов знал хорошо, но барабанщик оказался расистом до мозга костей. Он прикидывался сторонником «черных пантер» и требовал называть себя не Мидкрофтом Артурсом, а Мустафой Абдулом.

– Уберите отсюда этого легаша! – вопил он. – Мустафа Абдул ни с каким таким белым легашом жить не станет.

– Ты мне мозги не пудри! – завопил Крамнэгел в ответ Абдулу, который на самом деле был родом с Тринидада, где жил относительно счастливо, хотя и бедно, но жаждал найти повод жаловаться на что-то, и который в качестве первого шага к мелкому мученичеству решил выдавать себя за американца. – Ты меня знать не знаешь, даже разглядеть своими треклятыми зенками толком не успел, так что не имеешь никакого права на меня орать!

– А мне и не нужно знать легаша-янки, чтоб иметь о нем представление, – продолжал глумиться над ним Мустафа.

– Что я, Чикаго не помню? Литл-Рока? Или Бирмингема в Алабаме?

– Только вякни еще, и Лайберн тоже на всю жизнь запомнишь – останется от тебя одно пятно на полу.