Крамола

Люди, попадавшиеся «за разговоры», в основном не были сознательными и убежденными противниками режима. Поскольку Уголовный кодекс предусматривал наказание за антисоветскую агитацию и пропаганду, но не за соответствующие мнения, то в обвинении обязательно должна была присутствовать формулировка: «Систематически среди своего окружения высказывал…» Реально это значило, что человек во время застолья с приятелями, среди соседей по квартире или сослуживцев высказался о политике, международных событиях, последних правительственных постановлениях, пожаловался на жизнь (цены высокие, заработок маленький, в магазинах ничего нет, очереди, семья не может получить жилье, в колхозе работают много, а живут бедно).

Часто толчком для такого рода разговоров служила какая-либо житейская коллизия или случайное событие, приведшее человека в эмоционально взвинченное состояние: понижение в должности, невозможность разрешить жилищные сложности, бытовая бюрократическая волокита, дефицит товаров («обыскал весь город и не смог купить нужную вещь»), даже ссора с женой, – и расстроенный советский гражданин начинал ругать власти и, как это квалифицировалось обвинением, «материальные условия жизни в Советском Союзе».

Другой характерной, часто повторявшейся ситуацией была болтовня в нетрезвом состоянии, среди собутыльников или же просто на улице, в людном месте (в транспорте, у автобусной остановки, возле магазина или пивного ларька, на базаре, в закусочной). Там мнения обычно высказывались нехитрые.

Разговоры «образованных» имели свои характерные приметы. В 50-е гг. преобладала критика власти с «марксистских» позиций. Обвиняли правительство в отступлении от ленинских норм, нарушении принципов пролетарского государства, говорили, что диктатура пролетариата сменилась диктатурой партийной бюрократии и возник новый класс эксплуататоров. При этом говорящий мог быть как сталинистом, так и противником Сталина. В последнем случае он утверждал, что Хрущев не проявил последовательности в ликвидации сталинской диктатуры, или даже вспоминал, что тот и сам виновен в репрессиях и голоде на Украине. Отдельной темой было обсуждение истории партии, роли Троцкого, Бухарина. Подобная «идейная» критика хрущевского руководства отличалась налетом теоретичности и не была непосредственно привязана к конкретным бытовым обстоятельствам.

Большинство осужденных за разговоры людей впоследствии, добиваясь оправдания или смягчения приговора, писали жалобы в различные инстанции, содержание которых очень сходно: заключенный уверял, что «не считает себя антисоветским человеком», в доказательство чего приводил всю свою биографию, рассказывал о том, как провел детство в годы войны, как мать (и отец, если он вернулся с фронта) растила его верным сыном Родины, как он рано пошел работать, служил в армии, затем добросовестно трудился, состоял в комсомоле, а теперь не знает, как сказать своим детям, что их отец – преступник. Составитель жалобы утверждал, что никогда не имел антисоветских настроений, приводил всевозможные оправдания своего проступка (например, подчеркивал, что его слова являлись критикой конкретного местного недостатка, деятельности руководства его предприятия или представителей местной власти, а вовсе не советского правительства).

Часто аргументом в пользу невиновности служило указание на малограмотность: «Какой же я антисоветский человек, если у меня всего-то два класса образования». Один из осужденных написал в жалобе, «что он родился при советской власти, воспитывался в детском доме и не может быть контрреволюционером, и вообще не знает, что это за слово»[108]. Те, кто был осужден за пьяные разговоры, в жалобах обычно утверждали, что вследствие опьянения вообще не помнят ничего из происшедшего.

Очевидно, что для возникновения уголовного дела во всех этих случаях было необходимо наличие свидетелей-доносчиков, искренне возмущенных «недостойными словами» или же воспользовавшихся случаем для сведения личных счетов. Жалобы наполнены заявлениями о необъективности свидетелей, так же как и о пристрастности следствия и суда, нарушении процессуальных норм. Часто осужденный утверждал, что свидетели были его врагами или недоброжелателями.

Можно привести достаточно примеров дел, в которых утверждения осужденного, что он стал жертвой клеветы или провокации, выглядят довольно убедительно. Например, человек, занимавший ответственную должность (начальник отдела, плановик, бухгалтер) написал заявление в партийные органы или прокуратуру о том, что дирекция его предприятия занимается воровством. В ожидании ревизии два его начальника пригласили его вместе выпить, напоили, спровоцировали на антисоветские высказывания, после чего сделали донос[109].