Краповые погоны

На губах у меня всё чаще стала появляться улыбка. И сержанты стали как-то по-другому относиться ко мне, как-то с полушуткой. Привыкли, наверное. Я часто попадал в различные истории, прослыл залётчиком, чаще других ходил в суточные наряды дневальным, в кухонные-рабочим, часто назначался уборщиком в помещении взвода. Но, я уже привык к этому. И в разговоре между сержантами иногда можно было услышать: пресловутый Белов.

Однажды во время стрельб при выполнении норматива: стрельба  в движении с колена по грудной и ростовой бегущей мишени из автомата, уничтожение окопа броском гранаты,– я один из отделения выполнил его на отлично.

-Молодчина, Белов! Человеком становишься, а то всё больше на тройки стрелял,– подбодрил меня Востриков, – я из тебя сделаю хорошего сержанта.

Но, буквально через час я отстрелялся на два из пистолета.

-Ах, Белов, Белов,– расстроился Востриков,-что с тобой делать? Придётся тебе поползать в противогазе, пистолет-это тоже оружие, может, у тебя как раз будет основным. И я вместе с другими горе – стрелками тридцать минут, правда, с перерывами ползал по пластунски в противогазе. Таково было наказание для двоечников.

Я всё чаще стал брать в руки гитару, в результате подружился с молодым сержантом из второго взвода Осеевым, тоже гитаристом (ровно на столько, на сколько возможна дружба в учебном подразделении между сержантом и курсантом). Я выделялся среди других курсантов, но не умением, не старанием, не исполнительностью, а какой-то бесшабашностью, полудетской непосредственностью. Сержанты знали, чтобы заставить меня что-то делать хорошо, надо приложить усилия и смирились с этим.

Однажды меня и Николаева поставили дежурить на стрельбище возле пульта управления. Зачем и почему так и не поняли ни я, ни он. Пошёл проливной дождь. Мы промокли до нитки в своих ХБ и не могли дождаться смены.

-Серёга, сколько мы ещё будем мокнуть, я уже дрожу,– спросил я, зная, что не получу ответа.

-Не знаю, я о своём думаю.

-О чём?

-О доме. Дома на кухне стоит холодильник, битком набитый жратвой всякой, там и колбаса, масло. У нас колбаса никогда не выводилась.

-Кончай ты, нашёл о чём говорить. Тут дождь льёт, холодно, и так жрать охота, а ты колбаса, холодильник битком набитый.

-Нет, я серьёзно, -заулыбался Николаев,– хочешь поджарь колбаску, хочешь, чай с маслом пей, с батоном.

-Да пошёл ты…

После того, как мы простояли четыре часа, за нами пришли.

-Эй, Николаев, Белов,– услышали мы голос приближающегося Горюнова,-бегом сюда.

 Радостные, мы побежали к нему.

-Вы чего тут стоите?

-Как чего? Нас же на пост поставили.

-Про вас забыли, потеряли вас. Ладно Осеев видел, как Федорчук вас на стрельбище увёл.

Федорчук был нашим командиром отделения.

-А где же сержант Федорчук?

-Да где-то чифирь пьёт. Дождь ведь идёт.

До казармы мы помчались наперегонки с ветром.

-Да, вот так отдали четыре часа Родине,– заключил Николаев, плюхаясь на табурет, ёжась в насквозь мокрой одежде.

-Эй, Белов,– услышал я,– возьмите купчика горячего, попейте.

В дальнем углу молодые сержанты пили крепкий чай, Осеев выделил для нас кружку горячего чая и пару карамелек.

И вот полтора месяца, которые так настораживали нас в начале, остались позади. Вновь нас посадили на теперь уже родные ЗИЛы и довольных повезли в  город, в батальон. Гордые, одетые по полной боевой форме, в касках, радостные, что покидаем учебный пункт, где так ни разу и не наелись до сыта, разве что в кухонных нарядах немного, сидели мы в кузове машины, и те из нас, кто как и я, находились  возле заднего борта рядом с сержантами,  с нетерпением ждали, когда машины въедут в город,  и мы сможем с высока, строгим, мужественным солдатским взглядом посмотреть на гражданских.

Вновь впереди мчался на своём УАЗике с включенной сиреной комбат, на перекрёстках стояли в синих комбинезонах и белых касках наши курсанты-шофера, но совсем другое чувство испытывали мы, теперь мы ехали в город, в батальон с настоящей столовой, настоящими казармами, где хоть и по ту сторону забора, но рядом ходят гражданские люди, гудят троллейбусы, автобусы – кипит, бурлит жизнь. Теперь мы почти всё умеем.

-Ну что, Серёга,– обратился к Николаеву Стародубцев, неделю назад выписавшийся из госпиталя,–   теперь всему научился?

-Ну я же не сачковал на больничной койке, вон ты ряху какую наел, за неделю-то не успела опасть,– заключил Николаев.

-Парни,– заговорил вдруг Шубин, –  а ведь скоро малый дембель, нам в учебке – то осталось немного служить.

-Какой там немного, – вставил Николаев, – до конца ноября ещё ой – ёй –ёй сколько.

-Но теперь уже так гонять всё равно не будут, – подитожил разговор оптимистичный, всегда невозмутимый Коля Стародубцев.

 Я был погружён в свои мысли и лишь краем уха улавливал разговор, непроизвольно соглашаясь или не соглашаясь со своими товарищами.