Краса непутёвая

– Господи! Да то, что я говорю, цветочки! Ты послушай людей! – Залихватова разволновалась больше, чем Ирина. – Ведь они редко ошибаются. Ты, кристально чистая девушка, стала пить, как сапожник. Да и, вряд ли, сейчас так сапожники так пьют. Каждый за своё место держится. Безработица… вечная и беспредел!

– Но у меня нет никаких прогулов и нарушений дисциплины?

– Этого ещё не хватало! А твой сокол ясный, рыжий в крапинку, Бова-богатырь, который метр с кепкой в прыжке, причём, с шестом, давно уже живёт с сорокалетней спившейся Клавдией. Есть тут такая. Всем даёт, да никто не берёт. А ему, твоему козлу, всё равно, с кем пить и на ком лежать.

Ирина вдруг прикрыла рукой рот, вскочила со стула и выбежала на улицу. Её, явно, тошнило. Екатерина Михайловна с сочувствием посмотрела ей вслед. Взяла чашку с остывшим чаем, преподнесла к губам. Вскоре вернулась и Татану, смущённо сказала:

– Что-то меня затошнило, и голова закружилась.

– Сколько?

– Я не поняла, Екатерина Михайловна, что «сколько».

– Всё ты поняла, Ирочка. Я о сроке твоей беременности спрашиваю.

– Три месяца. Чуть больше. У нас сразу же получилось… в мае. Я не хотела, но так произошло.

Она разрыдалась, закрыв лицо руками. Екатерина Михайловна придвинулась к ней вместе со стулом, обняла её. В глазах её заблестели слёзы. Ирина подняла голову и сказала, по-взрослому:

– Прямо, не знаю, что и делать.

– Делать надо… аборт. Не стоит ломать себе жизнь, Ира. А впрочем, можно и родить. Ты без жениха не останешься. Красота твоя не блекнет, но разума, ты уж извини за прямоту, у тебя становится всё меньше и меньше.

– Я не знаю, как поступить, Екатерина Михайловна. Но я очень хочу, чтобы у меня был ребёнок. Но в сентябре поздно уже что-то делать.

– По большому счёту, и сейчас уже не желательно заниматься такими… ковыряниями. Медицина, правда, получше стала, но… потом может случиться так, что детей рожать не сможешь,– Екатерина Михайловна была озабочена и рассудительна. – Такое дело всем известно и понятно.

– А я хочу! Мне хочется иметь мужа, много, много детей.

– Он знает, твой Гера, об этом?

– Да. Он говорит… он говорит, что я нагуляла его с каким-то Пашкой. Но я не знаю, тётя Катя, ни какого Пашку. Я никого… в этом смысле не знаю, кроме Геры.

– Ещё бы! Такому гаду надо всегда наставлять рога. Он – не мужик, и таковым даже в ином мире уже не станет. Но мне и тебе понятно, что ребёнок, которого ты носишь в себе, от него, от… гнусного пеодаракиса. Ничего, что я с тобой, Ирина, на греческом языке разговариваю?

– Мне не до шуток,– Ирина машинально сделала большой глоток чая.– Впрочем, и вам тоже, я знаю, Екатерина Михайловна.

– Какие тут могут быть шутки, Ирочка? Смех сквозь слёзы… называется,– Залихватова обняла Ирину за плечи, прикоснулась щекой к её щеке. – Но ты не волнуйся. Если что, то его очень просто, Ира, женить на тебе. Надо подать на него в суд за развращение малолетних… Да, именно! Тебе пока только шестнадцать лет. В тюрьму, я уверена, ему не захочется идти. Таких вот, славных, как твой Гера, нигде не любят. На зоне он тоже в героях ходить не будет. Но ведь это тоже не выход, моя ты пригожая. С такой обузой, как Граков, и одного месяца в законном браке не проживёшь.

– Да. Насильно мил не будешь.

– Наконец-то, ты это поняла. А с твоего подонка, как с гуся вода. Смотри сама. Совершенно не знаю, что тебе и посоветовать. Если бы Алина была жива, и подобное произошло бы с ней, то в такой ситуации я тоже не знала бы, как и поступить.

– Я звонила в Хабаровск, его родителям. Они обо мне и слышать нечего не хотят. Говорят, что их Гера не мог так поступить и что, с моей стороны, это чистый шантаж.

– Они тебе, Ира, деньги предложили?

– Ничего они мне, Екатерина Михайловна, не предложили. Даже слова доброго не сказали. Облаяли, как собаки. Друг у друга из рук телефонную трубку вырывали, чтобы меня сволочью, потаскухой и шантажисткой обозвать.

На некоторое время Залихватова замолчала. Такая новость до такой степени оскорбила её и ошарашила, что он, чуть ли не до крови, закусила губу.

Она встала из-за стола. Подошла к холодильнику, открыла его дверцу, взяла оттуда вазочку с малиновым вареньем. Поставила на стол, даже не обратив внимания на то, что на нём уже имелось предостаточно всяких и разных сладостей.

– Будем вместе думать. Не такая уж и страшная беда произошла. Люди вон, как мухи, мрут. Тут куда пострашней. А ты живёшь, и ещё потом всем нос утрёшь, если не будешь дурой. Но как я опасаюсь, что пойдёшь ты в разнос, как говорится.

– Нет, не пойду… в разнос. Только не надо на Геру подавать в суд. Я ведь, во многом, и сама виновата…

– Да, очень во многом. Но, получается, пусть мерзкий подонок живёт и здравствует, и дальше продолжает пакостить добрым людям? Ведь очень многие настроены против него очень… критически. Он тут каждому второму мужику денег не так и мало должен, и не собирается отдавать. Мелкий, но до чего же наглый! Он хорошо не закончит свою никчемную жизнь.

– Мне, всё равно, жалко его. Как он будет без меня?