Красавчик Саша

Теперь уже от меня ровно ничего не зависит. Остается только ждать. И надеяться. Что я (верный поклонник великолепного и непобедимого графа Монте-Кристо) и делаю сейчас. И ни капельки не волнуюсь. Просто жду.

А Боннэ молодчина, я щедро отблагодарю его. Он, кстати, рассказал мне одну довольно неприятную вещь. Будто Шотан бросил ему при встрече: «Я подпишу проект только из уважения к месье Стависскому. Ведь у него нет больше денег, я знаю. Так что все это бессмысленно, Жорж».

Господи, да будут, будут деньги, да такие, что весь Кабинет министров утонет в них. Лишь бы поскорее решился вопрос с венгерскими бумагами.

23 декабря, после обеда

Сегодня я завтракал с Романьино — это мой секретарь — очаровательный красавец, легкий и улыбчивый обладатель внушительных бицепсов.

Обычно веселый, тут он был понур как никогда, и даже его огромные сверкающие льдом глаза казались какими-то помертвевшими. Я даже слегка опешил. Но скоро все разъяснилось.

Романьино вытащил из кармана пальто скомканный листок газеты и с отвращением бросил его на стол. Это оказалась страничка из «Аксьон Франсэз» — мерзкой, отвратительной газетенки (увы, я так и не успел ни закрыть ее, ни изменить ее гадкое направление[6]).

Я разровнял мятый листок, начал изучать его, и вскорости мне стала совершенно понятна причина плохого настроения секретаря.

В сегодняшнем выпуске «Аксьон Франсэз» была напечатана заметка, в коей говорилось, что финансовая полиция всерьез занялась банком «Муниципальный кредит», негласным директором которого оказался, как выяснилось, «известный аферист Стависский».

Ознакомившись с этим скандальным и даже неприличным текстом (приличия — это вообще не для «Аксьон Франсэз»), я рассмеялся, хлопнул Романьино по плечу и, утешая его, сказал: «Не расстраивайся, мой мальчик. Ничего страшного. Ну, кто же станет принимать всерьез заявления «Аксьон Франсэз»?..» Но Романьино был неутешен.

К вечеру заметку перепечатали и другие издания, уже вполне как будто пристойные, если только современная французская пресса вообще может быть пристойной.

Однако я вовсе не расстраивался: главное — решение вопроса с венгерскими бумагами; всякая газетная возня рядом с этим просто меркла. И все же было не очень приятно, но я держался и более всего думал о предстоящем международном совещании союзников. Хотелось, чтобы дата его оказалась назначена на ближайшие дни: бумаги надо ведь спешно пускать в оборот.

К вечеру меня разыскал префект Кьяпп, мрачный как грозовая туча; причем настолько, что даже ни разу не улыбнулся мне, чего прежде с ним не случалось.

— Что-нибудь случилось, Жан? — осведомился я.

— Случилось! — рявкнул вдруг префект, потом нервно закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, продолжил: — Меня вызывал сегодня месье Шотан. Он уже знаком с сегодняшними заявлениями прессы относительно вас и просит, пока скандал не утихнет, не приближаться ни к нему, ни к прокурору республики даже на пушечный выстрел, и никаких записочек в канцелярию премьер-министра не посылать. Я не шучу. Все это очень серьезно, Саша! Понятно?

Все же я никак не мог поверить в серьезность происходящего.

— Постой, Жан, — перебил я его. — Это все глупости. Ты мне лучше скажи — проект принят? На какое число назначена конференция?

Тут уже Кьяпп из тучи превратился в разразившуюся грозу. Он зарычал:

— Какая, к черту, конференция? О ней даже речи теперь быть не может!

Нет, я не верил в опасность. Отменять конференцию, от которой зависело и благополучие самого Шотана, из-за дурацкой заметки в «Аксьон Франсэз»?! Это казалось невероятным. Несусветной чушью.

Но когда Кьяпп рявкнул: «Даже не думай об этом!», до меня наконец дошло: что-то случилось и дела приняли неожиданно неприятный оборот. Хотя до конца так и не верилось, что мой прекрасный, многообещающий план вдруг полностью провалился. Окончательно и бесповоротно.

Как только префект ушел, я тут же бросился в канцелярию Шотана. Но мою записку на имя помощника премьера там вдруг принимать отказались и вообще глядели на меня с нескрываемым испугом. Приходилось все-таки признать: в воздухе запахло самой настоящей катастрофой.

Однако в силу природного жизнелюбия я не считаю, что все потеряно. Ведь венгерские бумаги — это спасение не только для меня, но и для очень многих, в том числе и для членов правительства. Я уверен: премьер Шотан все как следует обдумает, учтет несомненные выгоды моего плана, наплюет на этих журналюг… И международное совещание все же состоится!

23 декабря, глубокой ночью

Крайне огорчительно, но заметка в «Аксьон Франсэз» была только первою предвестницей боевой кононады. Сразу же за этой гнусной писаниной (просто тут же!) на меня обрушилась практически вся пресса Третьей республики, включая даже подконтрольные издания. И всюду замелькали мои потреты, с весьма малопочтенными подписями.