Красавицы не умирают

В постоянных метаниях из государства в государство «блуждающая княгиня» словно искала и не находила себе пристанища, сделав, по словам современников, из своей кареты как бы второе отечество. Эффект, который она производила, должно быть, изрядно тешил ее тщеславие. Все в этой женщине удивляло, вызывало смятение чувств: восхитительная внешность, обилие роскошных нарядов, не­привычная даже для Европы смелость поведения, огром­ное состояние, расточаемое в безумных тратах. Она своди­ла с ума поэтов и членов королевских семейств.

Принц Людвиг порвал из-за Екатерины Багратион старинную любовную привязанность, шокировав этим об­щество.

Гёте был сражен ее красотой. Кстати он, видевший Екатерину Павловну в 1807 году в Карлсбаде, оставил выразительный портрет княгини. «Чудный цвет лица, але­бастровая белизна кожи, золотистые волосы, таинственное выражение...» Он добавлял: «При своей красоте и при­влекательности, она собрала вокруг себя замечательное общество». Наблюдая успехи княгини Багратион, один из свидетелей ее европейского триумфа справедливо замечал, что «на это одних денег недовольно, надобно уменье, лю­безность, ловкость...».

Безусловно, всем этим Екатерина Павловна обладала в полной мере. Однако что в этом самому Багратиону? При живой жене он чувствовал себя то ли вдовцом, то ли раз­веденным. Трудно в одиночку переживать горе. Быть мо­жет, еще труднее, чем блистательный час славы...

В сражении при Шенграбене Багратион не только со­хранил от верной гибели свой шеститысячный отряд, но этими малыми силами сумел сдержать тридцатитысячный корпус Мюрата.

«Я сегодня воспользовался воскресеньем и объездил почти всех знакомых, важных и не важных, и у всех толь­ко и слышно, что о Багратионе. Сказывали, что генерал Кутузов доносит о нем в необыкновенно сильных выраже­ниях». Эта дневниковая запись красноречиво свидетель­ствует о степени популярности героя Шенграбена. Москва собиралась устроить ему достойную встречу. Каждый хо­тел попасть на чествование Багратиона, чтобы «поближе увидеть этого витязя, который сделался так дорог сердцу каждого русского». Каждого русского — но не Екатерины Павловны, продолжавшей оставаться в прекрасном далеке и не разделившей с мужем час его торжества.

Прием в Английском клубе был не единственным. По Москве и Петербургу прокатилась волна балов и праздни­ков в честь героя Шенграбенского сражения. И не слу­чайно — в ту пору не было в русской армии генерала, способного соперничать с Петром Ивановичем в благого­вейном отношении соотечественников. Однако, как это всегда бывает, его популярность вызывала повышенный интерес к его личной жизни. А именно ее-то генерал хотел бы оградить от постороннего взгляда.

Конечно, небрежение жены, ее вызывающее поведение и, как следствие, пересуды в обществе больно задевали. Но заставить умолкнуть и сочувствующих, и злорад­ствующих было не в его силах. Гнев и досада Петра Ива­новича выливались в строчках немногих сохранившихся писем тем, кому он доверял: «Если бы я и был недоволен моею женою, это я. Какая кому нужда входить в домаш­ние мои дела», «...она, кто бы ни была, но жена моя. И кровь моя всегда вступится за нее. И мне крайне больно и оскорбительно, что скажут люди и подумают...»

Последняя фраза приоткрывает завесу над малоиз­вестным эпизодом, когда жен отличившихся военачальни­ков решено было наградить орденами, а княгиня Баграти­он оказалась обойденной. С точки зрения здравого смысла это было абсолютно справедливо. Но самолюбие Баграти­она было чрезвычайно уязвлено. Он порывался даже уйти в отставку. Екатерина Павловна носила его фамилию, и, по разумению Петра Ивановича, этого было вполне доста­точно. Никогда сам не искавший ни наград, ни благоволе­ния сильных мира сего, он настойчив в убеждении, что его жена достойна даже более почетной награды, чем все про­чие: «Ее надо наградить отлично, ибо она жена моя...»

Кажется, нет такой легенды, в которую не был готов уверовать оставленный муж, дабы доказать обществу, что Екатерина Павловна добродетельная женщина, в силу особых обстоятельств принужденная разлучиться с ним. И эти особые обстоятельства он отыскивает в запутанной и действительно далеко не безмятежной истории Скавронских.

После смерти Павла Скавронского мать его жены, Екатерина Васильевна, вышла замуж за тридцатипятилет­него итальянца, осевшего в России, графа Литту. Это бы­ла заметная личность в Петербурге: великан, с голосом, гремевшим, как «труба архангела при втором пришест­вии», жизнелюбец и оригинал. Правда, ходили слухи, что после смерти супруги граф Литта энергично защищал семейное богатство от притязаний родственников, в том чис­ле и падчерицы Екатерины Павловны Скавронской-Литта- Багратион.