Красавицы не умирают

Цензор Никитенко написал — «безнравственен». Дамы, державшие в домах бюсты «великого Карла» с лавровым венком на голове, срочно убирают их в темный угол. Брюллов ощущает себя прокаженным. Те, которые неког­да искали знакомства с ним, льстили, предлагали бешеные деньги за портреты жен и дочек, делают вид, что не зна­ют его. Судачат много, ложно, грязно. Говорят, что он даже умудрялся изменять влюбленной в него Самойловой с ее же горничной. И вот наконец в Италию приходят слухи из Петербурга: Брюллов застрелился.

Нет, он не застрелился. В те страшные дни Брюллов ежедневно приходил к скульптору Клодту и, забившись на антресольный этаж, отведенный детям, рисовал нерв­но, быстро, рвал, опять рисовал. И маленькие Клодты видели, как часто дядя Карл ронял свою кудрявую голо­ву на лист бумаги и беззвучно, вздрагивая всем телом, плакал: «Юлия! Где ты, моя единственная, светлая ра­дость?»

Самойлова явилась кометой, сжегшей паутину нагово­ров и сплетен, разметав уныние и подавленность художни­ка. В свои тридцать семь лет она была по-прежнему пре­красна, а когда такая женщина говорит: «Я восхищаюсь тобой как одним из величайших когда-либо существо­вавших гениев», — это не могло остаться без последствий. Они снова вместе. Она верит в него и заставляет поверить других.

Из Брюллова словно выпустили дурную, отравленную злобой и сплетнями кровь. Жилы наполнились новой кро­вью — молодой, снова загоревшейся от близости этой женщины-кометы. Брюллов не мог предать восхищения Юлии. Он взялся за кисть.

* * *

С момента первой встречи с Самойловой и до конца своей жизни Брюллов находил ее красоту идеальной. Облик графини звал его к кисти. Он был готов рисовать Юлию бесконечно, но из многочисленных изображений Самойловой до наших дней дошли лишь два больших полотна. Одно, где Самойлова изображена со своей приемной до­черью Джованной, находится в частном собрании в США, другое — в Русском музее. Это знаменитая картина «Графиня Самойлова, удаляющаяся с бала».

Здесь, рядом с Юлией, стоящей на ступенях милан­ского театра, еще одна ее воспитанница — прелестная маленькая Амалиция в греческом костюме. Между де­вочками было восемь лет разницы. Видимо, графиня лю­била детей и страдала от того, что у нее не было своих собственных.

Пришло время, когда она, как и ее «Бришка драго­ценный», стала тяготиться одиночеством. Но им обоим не везло. После двухмесячного супружества до 1841 года над Брюлловым тяготел мучительный бракоразводный процесс. Не лучше были дела и у Юлии.

В том же 1841 году графиня надумала помириться с мужем. Их друзья этому способствовали. И в Славянке графская челядь уже вовсю старалась навести порядок пе­ред приездом хозяйки и хозяина. А вышло так, что Юлия приехала на похороны. Буквально за несколько дней до встречи с ней Николай Самойлов скончался.

Юлия была, конечно, опечалена, но внимательно на­блюдавший за ней великосветский Петербург не верил в это. И действительно, живая сценка, оставшаяся в памяти современника, весьма выразительно рисует не склонную к долгой грусти вдову: Самойлова сажала знакомых детей на длинный шлейф траурного платья и возила их по паркету...

Она снова вернулась в Италию, где в Милане, на жи­вописной вилле «Джулия» близ озера Комо, возобнови­лась прежняя жизнь в общении с музыкантами, художни­ками, поэтами.

В блестящей свите Самойловой было целое созвездие талантов Италии и России: Г.Доницетти, В.Беллини, Дж.Россини, В.А.Жуковский, Ф.И.Тютчев, С.Ф.Щедрин, А.И.Тургенев. Графиня приняла близко к сердцу твор­ческую судьбу Джузеппе Верди и способствовала успеху его первых оперных постановок на сцене «Ла Скала». Литературно-художественный салон Самойловой играл заметную роль в культурной жизни Италии. Ее отзывчивая натура стремилась поддержать людей одаренных, но придавленных нуждою. Тем самым графиня из России оставила по себе очень добрую память.

Но Юлия изменила бы себе, если бы удовольствова­лась налаженной жизнью и снова не заставила бы гово­рить о себе итало-российскую знать.

В 1846 году сорокатрехлетняя красавица проезжала через небольшой итальянский город. У нее сломался эки­паж, и, чтобы скоротать время, пока его чинят, Юлия от­правилась в местный театр.

На ловца, как говорится, и зверь бежит. Здесь как раз состоялся оперный дебют никому не известного тенора. У молодого человека была романтическая внешность печаль­ного рыцаря и дивной красоты голос.

Юлия в одночасье влюбилась. Дождавшись окончания спектакля, она посадила ошеломленного героя в карету, которую очень кстати починили, и увезла его вон из горо­да. Любовь была так безоглядна, что графиня решила стать «просто синьорой Перри» и, естественно, не замед­лила воплотить это желание в жизнь.

В России рассказывали друг другу свежую новость: Самойлова «вышла вторично за границей за иностранца, что лишило ее русского подданства». Ей пришлось про­дать свои имения, в том числе и графскую Славянку, «имение истинно царское».