Краш-тест для майора

«Ты переживешь это! — настраиваю я себя. — Что бы сейчас не происходило. Ты переживаешь, выкрутишься. Вытащишь Зольникова, а потом будь что будет. Дальше — только молиться!»

Чтобы не было соблазна закончить эту историю, если вдруг я потеряю самообладание, я оставила свой заряженный шприц в кармане халата на работе. Мне туда очень нужно вернуться сегодня.

От того, что я посмела зарядить шприц чувствую не страх, а скорее облегчение. Ну сколько можно так?…Пока не было Сергея — смирилась. А сейчас так тошно, что… коктейль в шприце вызывает скорее энтузиазм, чем страх.

А страх вызывает другое. То, что сейчас будет дома. А я чувствую — будет.

Никогда не было. Но сегодня всё. Наша мирная реальность с Глебом больше не существует. Он не идиот… Он знает. Догадался. Считал! Подслушал! Не знаю… Но он знает про нас с Серёжей.

Когда он паркуется во дворе, я сама выхожу, не дожидаясь, пока откроет мне дверь. Скинув в прихожей каблуки, сворачиваюсь комочком на кресле. Я вымотана и физически, и эмоционально. Закрываю глаза…

Глеб заходит следом. Открывает бар, наливает себе ром и залпом выпивает стакан. Делает несколько шагов по гостиной — от лестницы к кабинету и обратно.

Ну вот… Началось.

— Настя… Мои люди поговорили с Ольгой, — глубокий вдох.

Бедная Оля!..

— Скажи мне, Настя: я когда-нибудь тебя обижал?

— Нет…

— Быть может, я уделял тебе мало внимания? Был неласков? Мало заботился? Мало одаривал?

— Нет.

— Нет… — еще один вдох, в попытке вернуть самообладание.

— Бил? Принуждал? Изменял? Унижал?

Сглатывая отрицательно качаю головой. Разводит руками.

— Тогда я тебя просто не понимаю, Настя. У тебя есть всё… Я дал тебе всё!.. Благосостояние, верность, любовь! Свободу тебе дал, защиту!!! — рявкает он. — Чего еще надо-то тебе дуре было?

— Ничего. Я очень благодарна, — срывается мой голос.

Может, я и правда последняя тварь? Не знаю… Он во всем прав. Он дал мне всё. Я не имела морального права желать большего, приняв его помощь и защиту.

Несколько раз Глеб задумчиво кивает.

— Благодарна? Может, ты забыла из какой клоаки я тебя вынул?

Щёлкает пультом, включая плазму.

Моё сердце заходится от накатывающей панический атаки. Это был очень страшный момент в моей жизни. Страшнее, пожалуй, только похороны жениха, на которые меня не пустили.

Но я поднимаю глаза на плазму и смотрю. Заставляю себя дышать ровно. Я. Все. Сделала. Тогда. Правильно.

И я смотрю, как моя рука скользит в кобуру, доставая ствол.

Опять зажмуриваюсь на выстрел. Звука нет, но я его помню.

Глеб ставит на паузу.

— Перемотай, пожалуйста на начало, — прошу я.

— Ты не в себе?

— Пожалуйста…

— Зачем? — меняется он в лице.

— Ну ты же зачем-то включил?

В гостиной повисает тишина. Я вижу испарину на его лбу. Его потряхивает. Пирогены и алкоголь — это очень плохое сочетание.

Перемотав на начало, он запускает еще раз. Разглядывая меня как какое-то странное насекомое, которое видит в первый раз.

И я опять на экране стреляю в пах ублюдку. Он загибается. Я помню его вопли и хрипы.

Я третий раз вижу это видео. Но в первый раз у меня возникает вопрос: а зачем полковнику было снимать на камеру то, что там происходило? Угрозы, домогательства, изнасилование… Это же компромат. Кто поставил эту камеру? Зачем? Как запись попала к Глебу?

Пауза всегда включается на одном и том же месте. Когда мразь падает и глаза его закрываются. Он там еще живой… иначе, глаза бы остались открыты…

Встаю с кресла, подхожу к плазме.

Вглядываюсь в себя.

Веду по экрану пальцами.

— Девочка совсем была… глупая… потерпела бы тогда эти десять минут его мерзкого тела, может и оставил меня в покое.

— Не оставил бы, — жестоко. — Была бы и дальше его подстилкой.

Опускаю взгляд…

— Я хочу увидеть дальше. Его смерть.

Глеб гасит экран. Выдергивает флешку. Убирает карман.

Ясно…

— Я не забыла, Глеб. У меня много памятников этому событию. Один из них — ты. И… я подстилка… не отрицаю. Только теперь твоя.

Мне наотмашь прилетает пощечина. Оглушает так, что отлетаю к стене и в полубессознательное состоянии стекаю по ней вниз.

Лицо онемело, всё плывёт… дезориентированно поднимаю взгляд.

Он оседает передо мной на колени, его всего трясёт.

— Я же тебя люблю, дура… что ты творишь?.. — сжимает до боли моё лицо в ладонях. — Я ради тебя, блять… такого намутил… во век не отмыться… тварь неблагодарная! Бабы… бляди! Все до одной!

— Прости… — беззвучно и равнодушно двигаю губами.

Во рту все солёно…

Кровь из разбитых губ течет по подбородку.

— Зачем?!.. Настя?…

— Потому что… если ты сам утонул… то не надо топить других, наверное. Такого права ни у кого нет.

— Зольникова своего пожалела? Дура… У него таких как ты!.. Он тебя трахал, а параллельно еще мою телку, что я ему подложил. Не побрезговал, ни одной из подстилок! На него меня променяла?! Глупая баба!! — сжимает моё лицо еще больнее. — Я же его не хотел убивать, Настя. Ну почему ты такая тупая дура?! — в ярости припечатывает меня затылком об стену.

Я даже почти не чувствую боли, всё просто немеет и кружится снова. Только щека начинает гореть. Меня отключает на несколько мгновений.

— Настя! — трясёт меня. — Настя!.. Настя!!!