Красильня Идзумия

Коити. Я часто размышлял о страшных эпизодах, которые с детства запечатлелись у меня в памяти. Дядя принял христианство[18] и пытался распространить эту религию. Все возненавидели его, и его постиг такой печальный конец… А дедушка взялся за новое предприятие, трудился не покладая рук, разбогател, вот все ему и завидовали. Они оба шли впереди других. Они оба были прекрасными людьми. Это окружающий мир довел их до безумия. И те мои друзья, которые сейчас в тюрьме в Токио, тоже замечательные люди. А общество считает их преступниками.

Токубэй. Ты говоришь вздор, вздор!

Коити (словно лунатик). Мы друг друга не понимаем. Из царства ночи я впервые увидел свет. Упорная человеческая мысль пробила брешь в толпе мрачного подземелья. Впереди простиралась необъятная поверхность моря, отливающая золотом. А там, за морем – сказочный город. Да, в этот мир, огромный, просторный, зеленый, мы и должны идти!

Токубэй. Коити, в своем ли ты уме?

Коити (быстро приходит в себя). Что, отец?

Токубэй (решительно). Коити, тебя мучает совесть! Ничего не поделаешь. Иди с повинной, чистосердечно признайся… (Плачет.)

Коити (вздрогнул, спокойно подходит к Токубэю, иронически). Да? Мне пойти с повинной? Вы же не знаете о моих токийских делах![19]

Токубэй пристально смотрит на Коити.

Отец! (Шепчет ему на ухо.)

Токубэй (вздрагивает, бледнеет, словно безумный, выскакивает во двор). Что? Что такое? Что ты говоришь? Ты всерьез? Не шутишь?

Коити (странно улыбаясь). Если об этом станет известно, вся страна будет потрясена.

Токубэй. Послушай, Коити, тебе нельзя уезжать. Вот так, вот так, склони голову, проси прощения у властей, у своих предков. Неужели ты можешь смотреть спокойно на горе твоего старика отца? (Падает на землю.)

О-Кэн (выходит во двор). Ах, Ко-сан, Ко-сан, просите прощения! До чего вы довели отца! Как вы жестоки! (Плачет.) Дядюшка, дядюшка, это уж слишком, слишком. Не надо, не надо…

О-Тосэ (робко). Коити, Коити…

Коити (вздрогнул). Что это за звук был? Снег. Упал пласт снега? Да… Я должен уехать с тем пароходом…

Токубэй. Тебе нельзя уезжать! Нельзя! Я уже не в силах заботиться ни о хозяйстве, ни даже о самом себе.

О-Кэн. Ах, дядюшка, идемте в дом. Сестрица, брат, помогите дяде подняться. (Хватает Коити за руки.) Ко-сан! (Плачет.)

Коити пытается освободиться.

Ко-сан, простите, простите, пожалуйста. Это я во всем виновата.

Сэйэмон выходит во двор, помогает Токубэю встать, обменивается взглядом с Коити. Тот в странном спокойствии идет в глубину дома. Останавливается, оглядывается, задумывается на короткое время. Потом проходит под коротким занавесом, висящим над входом, и скрывается из виду.

О-Кэн. Ах, Коити-сан!

О-Тосэ бежит за Коити. О-Соно торопится вслед за ней.

Токубэй безмолвно провожает их взглядом и, что-то бормоча, уходит внутрь дома.

Сэйэмон многозначительно смотрит на О-Кэн и удаляется.

О-Кэн входит в лавку, погруженная в свои мысли, потом закрывает лицо руками и падает на циновки. Долгая пауза. Напряженная тишина, во время которой исполняются патетические мелодии из старинных японских баллад.[20]

Легкий стук в дверь.

О-Кэн (встает). Да, да, сейчас. (Выходит во двор.) Кто там?

Голос О-Сай с улицы: «Открой, пожалуйста. Это опять я». О-Кэн открывает дверь.

О-Сай (входит в дом). Ох, холодно, кажется, снегу конца не будет! Все уже спят?

О-Кэн. Нет.