Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына

Тем временем мы с Вики изучали варианты, куда его устроить после детоксикации. Я снова обратился за советом к доктору Роусону, и он проконсультировался со своими друзьями и коллегами. Я поинтересовался программами, рекомендованными консультантом в «Хазельдене». Мы спросили совета у доктора, который проводил детоксикацию Ника. За эти дни мы с Вики сделали множество звонков. Поговорили с представителями программ реабилитации, ответственными за прием, и просмотрели массу веб-сайтов. Мы продолжали получать противоречивые советы. Некоторые программы стоили сорок тысяч долларов в месяц, но все специалисты сходились во мнении, что на этот раз Нику потребуется длительная реабилитация, которая займет много месяцев. Мы не могли себе позволить платить по сорок тысяч долларов ежемесячно. Некоторые люди, с которыми мы разговаривали, напоминали своей напористостью торговцев подержанными автомобилями. Одно из мест, рекомендованных в «Хазельдене», показалось нам вполне приемлемым и более подходящим по стоимости, чем остальные. А потом кто-то сказал нам, что это очень жесткая программа, предусматривающая суровые наказания за нарушение правил, вплоть до подрезания травы ножницами. Может быть, такая трудотерапия была бы полезной для некоторых наркозависимых, но Ник точно сойдет с ума.

Возможно, я ошибаюсь. Я уже столько раз ошибался.

По крайней мере в эти выходные он в безопасности.

Я поговорил с другой медсестрой, которая следила за состоянием Ника. У него было очень низкое давление, хотя сегодня показатели несколько улучшились. Но он до сих пор мало ел.

Она спросила Ника, может ли он подойти к телефону. Он дошел до сестринского поста и взял трубку.

– Привет, отец.

Я едва слышал его голос. Было впечатление, что он в глубочайшей депрессии.

– Как дела?

– Это настоящий ад.

– Я знаю.

– Но я рад, что я здесь. Спасибо. Думаю, именно это имеют в виду, когда говорят о безусловной любви.

– Просто пройди через это. Сейчас у тебя самое тяжелое время, но потом будет лучше.

Ник помолчал и спросил:

– Что мне делать дальше?

– Мы поговорим об этом, когда тебе станет немного легче. Мы с твоей мамой стараемся решить эту проблему.

На самом деле мы с Вики уже отчаялись найти для Ника подходящее место, где у него были бы наибольшие шансы выкарабкаться из наркозависимости. Доктор Роусон продолжал ради нас звонить и рассылать электронные письма своим коллегам по всей стране. Он сказал мне: «Опыт, который я получил, консультируя вашу семью, еще больше убедил меня в том, что процесс подбора программ в системе психиатрической и наркологической помощи сродни гаданию на кофейной гуще».

Ник позвонил на третье утро с начала процедуры детоксикации и попросил перезвонить ему на платный телефон, установленный в холле.

– Стало еще хуже, – сказал он слабым и несчастным голосом.

Я представил, как он стоит в ярко освещенном больничном холле, привалившись к стене, прикованный к телефону металлическим проводом.

– Я так устал. Вернулись все мои страхи. Я растерян. Что происходит? Почему? Почему это все время случается со мной?

Он заплакал.

– Что со мной не так? У меня такое чувство, будто мою жизнь украли.

Он плачет.

– Я не справлюсь.

– Ты справишься, – сказал я. – Ты сможешь.

Мы с Вики продолжали звонить в разные места, пытаясь найти подходящую программу. Мы провели телефонную конференцию с людьми, занимающимися приемом в программы реабилитационных центров по всей стране: во Флориде, Миссисипи, Аризоне, Нью-Мексико, Орегоне и Массачусетсе.

Наконец мы остановились на одном центре в Санта-Фе. Но у меня оставались некоторые сомнения. Перелопатив, по словам Роусона, массу «бессистемной информации, включающей слухи, рекламный бред, догадки и финансовую беспринципность», мы сделали оптимальный, насколько это возможно, выбор, хотя я все-таки не был до конца уверен. Правильное ли это решение? Кто это может знать?

Ник снова позвонил. Сказал, что лучше бы он остался в Лос-Анджелесе и участвовал в амбулаторной программе.

Я начал ему возражать:

– Я знаю, и, думаю, ты в глубине души знаешь, что тебе необходимо находиться в таком месте, где бы ты мог полностью сосредоточиться и разобраться, что с тобой не так и что ты можешь сделать для изменения ситуации.

– Почему тебя это все еще волнует?

– Да, меня это все еще волнует.

– Почему я не могу это сделать самостоятельно? Почему я должен участвовать еще в одной программе?

– Чтобы у тебя было будущее. На прошлой неделе, когда я узнал, что ты мог умереть в любой момент, я не мог больше терпеть. Я живу, зная, что ты можешь потерять сознание, принять чрезмерную дозу наркотика, сойти с ума, нанести себе непоправимый вред или умереть. И это может случиться в любой момент.

– Я тоже с этим живу, – ответил он.

Мы плакали вместе. Меня это пугало. Последние месяцы я был как на передовой и сдерживал слезы, но сейчас они безудержно катились по щекам. Ник где-то там, в больничном холле, стоял, опершись о стену, а я рыдал здесь, в кухне, сидя на полу.

Перед тем как повесить трубку, он сказал:

– Я не могу поверить, что это моя жизнь.

Потом он вздохнул и добавил: