Красна Марья

Алексей с Капитолиной пытались привести к отцу Серафиму их общего друга Александра Луцкого, но тот отказался. Более того, бойкий на язык парень подтрунивал над привязанностью Алексея к «служителю устаревшего культа», но только наедине: в присутствии товарищей он помалкивал и покрывал друга во время отлучек.

В одно из воскресений Александр все же увязался за Алексеем проведать Лину, в присутствии которой становился конфузливым, подобно пугливому юнцу. Правда, он не последовал за ним внутрь храма, а поджидал снаружи: прихожане боязливо косились на человека в матросской форменке. Когда же верующие двинулись с хоругвями вокруг церкви крестным ходом, Сашок побрел за процессией и не уклонялся от веселых брызг святой воды. Дымилось славное голубиное утро, несмотря на близость войны, воздух был пронизан солнечным триумфом. Отец Серафим в нарядном облачении излучал пасхальное ликование. К нему хотелось притронуться — и окунуться в его торжество. По окончании службы Александр неожиданно испросил у священника благословения, и тот, конечно, согрел его душевным приветом. Алексей и Лина переглянулись.

И вот Александр присоединился к Алексею, посещавшему отца Серафима. Как и другие, он потянулся к пастырю, откликнувшись душой на заботу и ласку и почувствовав в нем «настоящее», «правду», как сам пояснял Алексею, а также убедившись, что в случае жизненного затруднения иерей всегда мог подать ненавязчивый дельный совет.

В одну из суббот батюшка оставил друзей у себя после вечерни и, позабыв об Алексее и велев ему «помолиться пока у образочка святого Алексия — человека Божия», пригласил Александра в другую комнату, где исповедовал его и беседовал долго как никогда. У Алексея шевельнулось в душе что-то вроде червячка ревности. Наутро, во время литургии, отец Серафим причащал Александра и обращался с ним торжественно, как с именинником, а сам буквально источал особенную, глубокую грусть пополам с нежностью. Прощаясь, он благословил Алексея, как обычно; Сашка же крепко обнял и с чувством перекрестил, растроганно глядя в лицо. Александр первым направился к калитке, Алексей не удержался и, чуть отстав, попенял отцу Серафиму насчет особо любовного отношения к Сашку. Иерей ответил таким грустным и сожалеющим взглядом, что Алексей мгновенно раскаялся и попросил прощения. В ответ священник благословил его еще раз и почему-то вздохнул: «Крепись».

* * *

Через два дня, во время наступления в районе станицы Каменской, Александр был убит наповал. Случилось это так: бригада выбила из села казаков, и бойцы полка прочесывали село. Алексей ворвался во двор одной из хат и вышибал ногою дверь в погреб, чтобы осмотреть его. С недавнего времени по известным причинам в группе Алексея почиталось делом чести не злоупотреблять оружием без крайней надобности — недаром их полушутливо-полунасмешливо именовали «бескровным батальоном». Алексей и его бойцы брали в плен, а не достреливали раненых казаков, хотя это было гораздо опаснее. Александр из предосторожности послал бойцов проверить чердак, а сам настороженно посматривал наверх — и недаром: со стуком распахнулась дверца чердачного лаза, и высунувшийся оттуда длинночубый парень прицелился в Алексея. Александр рванулся вбок, толкнул друга, загородил собою. И тут же покатился сдутой ветром щепою, безответно и непоправимо. В запале бойцы, изменив обычной сдержанности, «сняли» чубатого ответным выстрелом и, уже мертвого, в беспомощной ярости шпиговали пулями. Алексей втуне будоражил обмякшее тело, а после выл, присев рядом с другом, который застыл с раскинутыми руками и разверстыми ясными глазами.

Глава 10

Наступление было широким, а сопротивление отстаивавших свои станицы казаков — отчаянным: потерь стало больше. Хоронили павших в бою товарищей на ближайшем поселковом кладбище. Лина, пригнувшись у глиняной глыбы, горько плакала; Алексей же кручинился у свежевырытой могилы друга безмолвно, только временами дробная неудержимая судорога пробегала по лицу. Подошла Мария Сергеевна. Они крепко и порывисто обнялись. Женщина шепнула: «Держись, Алеша».

После того как отгремел траурный салют, они пошли впереди товарищей, тихо беседуя. Мария Сергеевна с участием взглядывала на спутника. Непроизвольно они двинулись самой длинной дорогой, но моряки не решались ни догнать, ни окликнуть их. Любые обыденные разговоры сейчас были бы неуместны. Над кладбищем со зловещей заунывностью каркали черницы-вороны, добавляя скорбного уныния молчаливой прощальной процессии.

В таком же скорбном тумане прошло заочное отпевание. Алексей и Лина поддерживали друг друга. Возвращались они молча, но слов и не требовалось: смерть Сашка была их общим горем и душевно сблизила их. Через день Алексей опять был у отца Серафима: он подсознательно искал утешения и бежал уныния. И еще один вопрос мучил его, точнее, чувство протеста, которое исподволь зрело в душе. Поначалу он не решался об этом заговорить, но пастырь простым и участливым обхождением расположил Алексея к беседе, и тот наконец открылся: