Красна Марья

— Есть. Но вам его лучше не знать, — вяло маневрировал Алексей.

— Нет, почему же, вот именно хотелось бы узнать ваше, так сказать, подлинное мировоззрение, — продолжала наступать Надежда Сергеевна.

— У нас сегодня что — сеанс вопросов и ответов? — Алексей попытался перевести разговор на шутливый лад.

— Позвольте, в какой именно партии вы состояли и с какого года? — не отставала Надежда Сергеевна.

— Ну вот, а ты в свое время утверждала, что я чересчур любопытен, — с улыбкой повернулся Алексей к жене, — а вот кто, оказывается, по-настоящему пытлив и дотошен. Аж плешь проела! — грубовато пошутил он.

— Вы, товарищ, увиливаете от ответов на простые вопросы и не желаете вступать в дискуссию, а почему — я прямо скажу! — не на шутку разошлась Надежда Сергеевна: — Потому, что не желаете показать свое истинное лицо, чтобы сестра моя, которая имела неосторожность влюбиться в вас, не узнала вашей сути! А я вам откровенно заявляю, что постараюсь открыть Марии глаза на ваши контрреволюционные склонности, чтобы она наконец прозрела и ясно увидела, какой вы аполитичный, бесполезный и безнравственный субъект!

Во время этой пламенной обличительной тирады Алексей, облокотясь на парапет, вроде бы продолжал спокойно созерцать величественное течение вод, но Мария Сергеевна, хорошо чувствуя настроение мужа, по побледневшим скулам и по мрачным, чуть прищуренным глазам отчетливо поняла, что тот взбешен и, судя по всему, сдерживается из последних сил. Очевидно, сестре удалось вывести его из себя. Необходимо было срочно предотвратить вероятную стычку.

— Ну вот что, Надежда, — твердым голосом вмешалась Мария Сергеевна, — оставим это: сегодня и вправду не лучший день для обсуждения подобных вопросов.

— Вам ли, — зло перебил ее Алексей, медленно разворачиваясь к Надежде Сергеевне и тяжелой гирей роняя каждое слово, — вам ли говорить о нравственности… Господа большевики!

— Алексей, хватит! — почти крикнула Мария Сергеевна, но было поздно.

Беринг, ставший невольным свидетелем внутрисемейной драмы, с изумлением взирал на происходящий поединок.

— Ага! Значит, собственное мнение у нас все-таки имеется! — торжествуя, подхватила Надежда Сергеевна. — Только, товарищ, у нас не принято в обращении это старорежимное словечко — «господа», и это вам хорошо известно! А что до нравственности, так, в отличие от этой вашей приторно-сладенькой, эгоистично-индивидуалистической, архаичной морали, мы культивируем высшую нравственность во имя светлого будущего и на благо всего человечества!

— О-о-о, нет… Я не случайно так обратился к вам — «Господа»! — возвышал голос взбешенный Алексей, который, как всегда в минуты крайнего волнения, выдавал фейерверки недюжинного, хотя и своеобразного грубовато-напористого красноречия. — Вы сермяжным фабричным подпускайте турусы на колесах, что вы с ними — товарищи и братья, чтобы у них от чувства собственной значимости голова кружилась и чтобы они, опьяненные дурманом вашей митинговой лжи, без лишних рассуждений — на ура! — выполняли ваши бредовые декреты! А в своем, так сказать, «кругу избранных» вы отлично сознаете, что вся огромная власть — в ваших руках! И вы упиваетесь ею, а также своей безнаказанностью. Так что вы-то и есть настоящие господа положения в разграбленной, испохабленной и изнасилованной стране! А что касается «высшей нравственности» — так это вы, должно быть, о красном терроре? Прекрасно рассуждать о нравственности, когда вы обрекаете десятки, сотни тысяч, да что там — миллионы людей на голодную смерть, лишаете имущества, расстреливаете без суда и следствия — и все это ради «революционной необходимости»! В «интересах партии»! Ради «светлого будущего и справедливости»! А с точки зрения несчастных жертв и их родных — это настоящие преступления! Боюсь, что этих людей такая «мораль» не устраивает! «Высшая нравственность»?! Дудки — вранье! Вы хотели моего мнения — нате, жрите: вы — преступники, циники и негодяи!

Беринг затаил дыхание: в каждой фразе он узнавал свои полуночные мучительные сомнения и был поражен, услышав свои потаенные горькие размышления вслух и так громко — от Алексея. Надежда Сергеевна сперва испугалась такого эффекта, слегка опешила от Алексеевой горячности, занервничала и стала боязливо озираться — не видно ли поблизости свидетелей этого гневного выступления, но быстро сообразила, что уж во всяком случае она-то достигла своей цели. Она возликовала и победоносно, с торжествующим лицом повернулась к сестре, которая мрачно слушала, обратившись к реке и вцепившись побелевшими руками в парапет. Каждое слово Алексея было для Марии подобно пощечине.

— Как же ты такую махровую гидру контрреволюции проспала, Масюся? — уже более не обращая внимания на Алексея, с ласковой вкрадчивостью обратилась Надежда к сестре и заключила уже иронично, с триумфальным злорадством победителя: — А ты, наверное, и не подозревала в своем «чудо-богатыре» такого свободомыслия, такого пыла!

Но от разгневанного Алексея не так легко теперь было отделаться, и он вновь заговорил — громко, отчаянно, резко: