— Я боюсь вот чего. В стране — то ли умышленно, то ли по глупости — создается инфраструктура будущего переворота. Сейчас миллион человек, в среднем, партийных работников вышвырнуто. Это где-то с семьями — три-четыре миллиона людей. Многие политработники армейские выкинуты на улицу. Это здоровые, с хорошими связями, серьезные люди, которых разогнали. В Киеве — Военнополитическая академия Военно-морского флота. Во Львове, в других местах есть училища. Эти ребята не виноваты, что их там учили. Сегодня они — никто. Нарастают производственные и продуктовые трудности. Завтра может случиться, что люди выйдут на улицы. Наша страна все время жила в условиях страшного изоляционизма. Мы жили таким образом, что если делается автомобиль, то части для него производятся там, там, там — внутри Советского Союза. Весь мир летает на боингах, мы летаем на своих. Весь мир смотрит видеомагнитофоны производства Японии, Южной Кореи, а мы свои делаем. У нас в пять-шесть раз больше номенклатура производства товаров, чем в США! Мы все — от зубных щеток до ракет — делаем сами. В этом смысле очень страшна сегодняшняя дезинтеграция. Харьков один из главных центров военно-промышленного комплекса. Заводы там закрываются, завтра десятки тысяч людей выйдут на баррикады. Купить все комплектующие детали, которые недопоставили Грузия, Украина, Литва, невозможно даже в Швейцарии. Потому что это уникальные детали. Сегодня дезинтегрированный Советский Союз стоит на грани взрыва. У этого взрыва будут хорошие лидеры. И такие фашистики вроде Жириновского. И бывшие коммунистические партработники. Злые. Которые понимают, что в случае развала они могут опять оказаться той единственной силой, которая будет реставрировать свою власть. Я боюсь фашистского переворота, я боюсь того, что нам угрожает не только чилийский вариант (полковничий путч). Я почему-то думал, что у нас будет так: вот такие Алкснисы, Петрушенки сделают свое дело. Быстренько пересажают, перетолкут тех, кто им не нравится. Через месяц-два генералы сделают следующий переворот. Арестуют этих придурков, будут их судить, расскажут всему миру о том, как демократическим принципом в стране реставрированы и победили. Но страна уже будет тихая. Здесь тысячам пяти заткнуть рот, и — «все в порядке». Я вот этого боялся. Но теперь, когда произошел этот идиотский опереточный путч, я боюсь уже Жириновского. Боюсь фашистов. Боюсь того, что было в Германии в 1933 году, когда просто дали ребятам сначала рубашки, потом сказали, что жиды все украли. Они пошли бить это подлое племя. После этого им сказали, что виноваты капиталисты (кооператоры по-нашему). Они пошли-побили их, а потом: «Сегодня вам принадлежит Германия, а завтра весь мир». Вот этого я боюсь. Они где-то уже топчутся. Одна из телекомпаний западных прислала за мной автомобиль, чтобы я им вечером дал интервью. Меня вез водитель, и я ему сказал: смотри какой хороший автомобиль. Удобней, чем на нашем ездить? — Да если бы нам, — опять же сказал про это подлое племя, — не мешали, то мы такие бы автомобили сделали! Лучше! За год! Жиды же нам ничего не дают делать. — Правда? — спрашивал. — Не дают совершенно? А может, пустим к нам Форда, чтобы он у нас развернулся? — Нет, мы своего не отдадим.