Красная дюжина. Крах СССР: они были против

Впрочем, слоев этих много, и не все просто с ними.

Сын, приехав ко мне в Бостон, сообщил своим здешним сверстникам, что в Москве американские фильмы идут на всех перекрестках. Перечислил два названия, три, пять — американцы переглядывались и пожимали плечами. Постепенно выяснилось, что у него было какое-то одно американское кино, а у них почему-то другое. Точно как во времена моей молодости, когда мы знали, что лучшие американские писатели — это Альберт Мальц и Говард Фаст, а за океаном предпочитали почему-то Эрнеста Хемингуэя и Уильяма Фолкнера. Кстати, опережая ваш вопрос, скажу, что в бостонской видеотеке — одной из многих, просто в той, услугами которой пользуюсь я, — есть несколько десятков советских фильмов: от эйзенштейновско-пудовкинской классики до новейших. Иначе и быть не должно.

Киноэкраны всего мира, книжные полки мира давно уже дружат. От Токио до Берлина, от Сиднея до Чикаго и Монреаля люди примерно в одно время смотрят те же фильмы и читают те же самые книги. Информация, в частности культурная, объединяет людей на уровне общих критериев и общего знания; провинциализм давно уже признан одним из главных зол XX века. Выйти на уровень общечеловеческих достижений, сохранив национальные культурные ценности, — задача важная чрезвычайно, и ее уже научились решать во всем. цивилизованном мире. Теперь-то мы с вами знаем, что у советской власти с первых дней задача была явно противоположной, и не случайно начала она с уничтожения слоя великой российской интеллигенции, которого не восстановить и в столетия. Рвались наши связи с миром, все замыкалось внутри страны, угрюмо погружающейся в собственное средневековье.

Я говорю об этом потому, что за последние годы наш культурный отрыв не сократился серьезно: просто он стал другим. Я говорил здесь об американском кино как об одном из отсеков мирового искусства — мы ведь и европейского кино толком не знаем.

Привычка обходиться суррогатами одинаково опасна и для мозгов, и для желудка, потому что уродует систему восприятия и зачинает завтрашние болезни. Я говорю об этом, потому что мы по-прежнему отделены от остального человечества множеством барьеров, и назвал я только один из них. У нас еще нет привычки к общению. У нас не созданы возможности для общения. Нас очень долго отучивали от человечества. Наш человек еще не может вот так просто взять паспорт и поехать за рубеж, потому что и билет купить негде, и денег нет, и паспорт зачастую негде взять. От нас в большинстве стран требуют визы, так же как мы от всех требуем визы на своей границе. Пока мы разделяемся, мир объединяется, Западная Европа становится, по сути, едиными европейскими Соединенными Штатами, а у нас, извините, даже Чечено-Ингушетия видит свое счастье только в отделении от всего света. Вон, даже Татария желает выгородиться прямо внутри России, и боюсь, что на этом процесс далеко еще не закончен.

— А как вы ладите с эмигрантами?

— Когда-нибудь я напишу книгу про эмигрантов. Удивительная это все-таки часть человечества. Распрощавшиеся с местами своего рождения, они тем не менее тянут, как бечеву, прежние привязанности и привычки. Почти по каждому эмигранту нетрудно высчитать, кем он был в прежней жизни или кем хотел стать.

Мне позвонил в Бостоне знакомый по Киеву, улетая в Америку, он взял у моей жены номер телефона. «Во трепачи! — сказал мне киевский знакомый. — Наобещали черт знает чего, а здесь дали какие-то продуктовые марки и одну комнату на всю семью. Врали, что ждут, что помогут…» Я деликатно поинтересовался, а на что, собственно, он рассчитывал, эмигрируя, и кто обязан давать ему больше. Мой собеседник еще немного помычал, еще раз ругнул Америку и повесил трубку.

Через полчаса позвонила его супруга. «Америка — великая страна, — сказала она мне. — Не всякий сразу понимает это, но уже вначале видно, что лишь в Америке человек может быть по-настоящему счастлив…» «Никто тебя здесь не подслушивает, — сказал я. — Уймитесь вы оба. Поживите немного, разберитесь, что к чему. Просто это другая жизнь…» «Ты точно знаешь, что не подслушивают? — спросила моя собеседница. — А то мой дурак наболтал всякого. Возьмут нас теперь и вышлют…» «Не вышлют», — успокоил я.