Красная Эстония. Свобода – наша реликвия

Три дня мы занимали позиции: батарея и наблюдательные пункты окапывались, тянули линии связи.

Фронт, который раньше неясно гудел далеко на западе, совсем быстро нагнал нас. Вчера вечером на северо-востоке грохотало уже зловеще близко. Будь у нас хоть сколько-нибудь привычное ухо, мы могли бы перед рассветом в общем грохоте различить по временам громыхание танков. Немецкие разведывательные бипланы почти весь день были в воздухе. К. счастью, штурмовики всё-таки не появились.

Ночь прошла довольно беспокойно. Многие не спали, потому что те несколько километров, что отделяют нас от пехоты на передовой, это же такое небольшое расстояние.

– Но ведь непосредственно перед нами еще тихо, – утешал кто-то.

– Это ничего не значит, – отвечали ему, – гляди, пройдет там, правее, и появится с тыла, тогда что ты скажешь?

Действительно, это можно было допустить, потому что, как мы думали, там, на северо-востоке, сейчас ближе всего и сильнее всего грохотало.

Одно все же было ясно: ночью ничего не произойдет, так как мало-помалу все стало затихать.

Но что с того, если от самого страшного, что может случиться, и о чем никто не решается говорить вслух, тебя отделяет только короткая летняя белая ночь?

Эта мысль не дает мне спать. Прогонишь ее, а она снова является, надоедливая, как комар.

В кустарнике прятались на позиции передки орудий, почти сразу за ними у проселочной дороги стояла пушка-супница – наша кухня.

И вдруг оттуда, из темноты донесся приглушенный разговор и стук котелков.

– Ребята, с передовой пришло несколько русских, – запыхавшись сказал Ийзоп, который ходил за кипятком, – говорят, их полк разбили.

– Как это могло быть, – удивился Сярель, – каким же образом они вдруг оказались у нашей кухни?

Любопытство погнало нас взглянуть на них.

Это была смертельно усталая кучка пехоты. Явно ребята срочной службы, а не мобилизованные. Просоленные потом, разодранные о сучки гимнастерки, кирзовые сапоги, добела исцарапанные осокой, пыльные лица, воспаленные глаза. Наш повар налил им оставшийся от ужина суп. Они ели молча и жадно, по-видимому, не чувствуя никакого вкуса. Один из них, худенький, светловолосый мальчик, был ранен в руку. Кровь пропитала бинты. Он пил жижу от супа из котелка через край, и взгляд его немигающих глаз был где-то далеко. Горячий суп стекал по подбородку на гимнастерку, но он этого не замечал. Котелок был уже пустой, но паренек все еще наклонял его. Вдруг очнулся, вытер рукой пушок вокруг рта и рухнул на мокрую от росы траву. Мгновение, и он уже спал.

Офицера с ними не было, только сержант.

Ребята расспрашивали, как они сюда попали, откуда шли, если оказались позади наших батарей.

Они и сам и не знали. Продирались сквозь лесную чащу, шли по болотам, без компаса, единственный ориентир – солнце и оставшийся за спиной грохот боя.

Больше они уже не смогли. Четыре дня назад был разбит их полк. Все эти четыре дня они отступали с боями, теряя товарищей. Ничего не ели, только иногда спали.

Четырнадцать человек – все, что осталось от их роты. Командовал ротой сержант.

Незаметно подошел наш комиссар полка.

Сержант вытянулся и отдал честь.

– Какая часть? «Почему оставили фронт?» – строго спросил комиссар Добровольский.

Сержант назвал часть. Приказ отступать дал командир батальона. Это было позавчера. Потом никто никакого приказа не давал, потом у что командир батальона был убит, погиб командир роты, убили и командиров взводов… Он сам приказал остаткам роты пробиваться к своим…

– Вам известен приказ командующего фронтом: ни шагу назад! Почему вы его не выполнили? – бушевал комиссар.

– Товарищ полковой комиссар, – сержант ответил очень тихо, но твердо, – я выполнил приказ погибшего командира батальона… У нас против танков только винтовки, а с ними ничего не сделаешь. Если хотите, расстреляйте меня…

Расстрела все же не последовало. По распоряжению комиссара двое наших ребят повели их в штаб дивизии. Туда было километров пятнадцать. Как они, совершенно обессиленные, дойдут туда? Раненый белокурый солдатик, бедняга, спал на ходу… Он, наверно, даже и не просыпался…

Ночью через наши позиции прошло еще несколько групп, остатки разбитых передовых частей.

Посмотрим, что-то принесет нам будущее! Хорошего мы не ждем.

[…]

* * *

Если не сегодня, так завтра уж обязательно начнется.

Все так считают. Бой грохочет совсем близко.

Я лежу в тени штабной палатки, во рту у меня настоящая папироса «Ахто», мне дал ее писарь. Я связной и делать мне нечего. В таких случаях солдат всегда лежит. Есть еда – так ест. Есть курево – курит. Если ни того ни другого, так спит. Я собрался сперва покурить, потом покемарить, потому что есть мне было нечего.

Докурил папиросу, сдвинул пилотку на нос, подложил руки под голову и…

Нет, никакого выстрела не последовало. Сквозь тонкую ткань палатки до меня донесся следующий диалог:

– Ну, что ты думаешь?

– Что тут думать, целыми вряд ли мы отсюда выберемся…

Я узнал говоривших по голосу. Это были переведенный к нам из береговой обороны майор Муст и старый артиллерист, капитан Ранд.