Красная Хазария и Гитлер. Кто «крышевал» сионистов?

Сталинским Борманом стал Г. М. Маленков. Он непосредственно участвовал в допросах, причем использовал для них комнату на 5-м этаже ЦК, рядом с залом заседания Оргбюро ЦК ВКП (б), в «святая святых» Центрального комитета, в его наиболее охраняемой зоне. В допросах участвовали и сотрудники ЦК, переодетые в форму офицеров госбезопасности. (См. Пленум ЦК КПСС. Июнь 1957 года. Стенографический отчет. ЦК КПСС). 28 февраля 1950 г. начальником особой партийной тюрьмы был назначен зам. начальника тюремного управления МВД СССР Клейменов. Заместителем к нему был направлен Шестаков, работавший в административном отделе ЦК ВКП (б) инструктором. Маленков подробно проинформировал их, что тюрьма не подчиняется ни министру внутренних дел, ни министру госбезопасности, а непосредственно Маленкову и Комитету партийного контроля при ЦК ВКП (б). По замыслу Сталина специальная партийная тюрьма на 30–40 заключенных предназначалась для ведения специальных следственных политических дел. Тюрьма эта создавалась «с особыми условиями режима, ускоренной оборачиваемостью, специальной охраной (Там же, с. 13) и большим штатом, насчитывавшем до 100 человек (ЦХСД, ф.6, д.13/78, л.101). Весной 1950 г. ее разместили по адресу ул. Матросская тишина, 18, на базе тюрем УМВД Москвы. Туда одними из первых были переведены главные обвиняемые по «ленинградскому делу». Здесь находился поэт Фефер, один из руководителей ЕАК и давний секретный осведомитель НКВД, что не избавило его от ареста и расстрела, и подполковник Федосеев, служивший в охране Сталина. В марте 1950 г. Федосеева допрашивал лично Маленков. В особой тюрьме действовали те же правила, что и в чекистских тюрьмах. Федосеева жестоко избивали, добывая таким образом «компромат» на руководство МГБ.

12 июня 1951 г. к особой тюрьме подъехала машина. Из машины вышли генерал-лейтенант Н. П. Стаханов – тогда – начальник Главного управления погранвойск МГБ, С. А. Гоглидзе – заместитель министра госбезопасности – и два сотрудника военной прокуратуры. Вместе с ними был легко одетый (взяли его прямо на квартире у любовницы) министр госбезопасности Абакумов. Гоглидзе обратился к Клейменову: «Вы знаете этого человека? Примите его как арестованного». Так закончилась блестящая гебистская карьера очередного кровавого наркома. На следующий день в парттюрьму были заключены сотрудники следственного отдела МГБ Леонов, Лихачев и Шварцман. Дело бывшего министра МГБ называлось теперь «делом Абакумова-Шварцмана».

Арест состоялся. Но формальных обвинений сразу предъявлено не было. Абакумов даже не был освобожден от должности министра. Слишком торопились организаторы всей этой операции. Она началась с доноса первого заместителя министра МВД И. А. Серова на Абакумова. Оба генерала даже не скрывали своей вражды и активно стучали Сталину друг на друга. Абакумов немало постарался для того, чтобы обвинить Серова в дружбе с маршалом Г. К. Жуковым, что само по себе в 1946–1947 гг. служило достаточным обвинением, а Серов обращался к Сталину с письмами о причастности Абакумова к служебным злоупотреблениям и в том, что по его вине «между органами МГБ и МВД никаких служебных отношений, необходимых для пользы дела, не существует. Такого враждебного периода в истории органов никогда не было»… В другом письме Серов настаивал: «Товарищ Сталин! Прошу Вас, поручите проверить факты, приведенные в этой записке, и все они подтвердятся. Я уверен, что в ходе проверки вскроется очень много других фактов, отрицательно влияющих на работу Министерства государственной безопасности». Сталин до времени и на это смотрел сквозь пальцы.

Смертный час Абакумова пробил, когда следователь по особо важным делам МГБ СССР М. Д. Рюмин написал на него донос Сталину. (Рюмина, кстати, выдвинул на этот пост в центральном аппарате министерства сам Абакумов). 2 июля 1951 г. в письме на имя И. В. Сталина он сообщил, что Абакумов сознательно тормозил расследование дела о «еврейском националисте» враче Я. Г. Этингере, позволявшее, по словам Рюмина, получить сведения о вредительской деятельности евреев-врачей (АП РФ, ф.3, оп.58, д. 216, л. 1). Рюмин пороха не выдумал, а только его поджег. Впервые подал в Политбюро записку «о законспирированной группе врачей-вредителей» заместитель министра госбезопасности С. Огольцов. Это было 23 июля 1947 г. Так начиналось дело «убийц в белых халатах», которое часто приводят в доказательство антисемитизма И. В. Сталина.

Аресты кремлевских врачей начались в конце 1952 г. На уже упоминавшейся встрече с ближайшими соратниками на своей ближней даче 1 декабря 1952 г. Сталин, согласно записям его секретаря Малышева, заявил: «Среди врачей много евреев-националистов». Это уже было прямое указание на очередной погром, масштабы которого было даже трудно себе представить. Но это было позже. А пока по доносу Рюмина 4 июля 1951 г. было принято постановление Политбюро о создании комиссию по его проверке. В комиссию вошли: Маленков (председатель), Берия, Шкирятов и С. Игнатьев. Им поручалось в течение 3–4 дней проверить факты, сообщенные Рюминым.