Красная комната

— Какой бы то ни было ценой я должна перестать играть горничных твоей любовницы.

— А, ты ревнуешь? Учись со вкусом переносить неуспех, это значительней и интересней.

— Скажи мне одно! Любит ли она тебя?

— Боюсь, что она слишком серьезно привязалась ко мне.

— А ты?

— Я никогда не буду любить никого, кроме тебя, Агнесса.

Он схватил ее руку.

Она вскочила с дивана так, что показались ее чулки.

— Думаешь ли ты, что есть нечто такое, что зовут любовью? — спросила она и устремила на него свои большие зрачки.

— Я думаю, что есть несколько видов любви.

Она прошлась по комнате и остановилась у двери.

— Любишь ли ты меня безраздельно? — спросила она, положив руку на ручку двери.

Он подумал две секунды и сказал:

— Душа твоя зла, а я не люблю зло.

— Какое мне дело до души. Любишь ли ты меня?

— Да, так глубоко…

— Зачем же ты прислал ко мне Ренгьельма?

— Потому что я хотел почувствовать, как тяжело не иметь тебя.

— Ты, значит, лгал, когда говорил, что я надоела тебе?

— Да.

— О, ты дьявол!

Она вынула ключ, а он опустил шторы.

XVIII

Когда Фальк в дождливый сентябрьский вечер шел домой и завернул в улицу Графа Магнуса, он увидел, к своему удивлению, что его окна освещены. Когда он подошел ближе и кинул снизу взгляд в комнату, он заметил наверху тень человека, которого он уже видел, но не мог припомнить. Это была грустная тень, и вблизи она выглядела еще грустнее.

Когда Фальк вошел в комнату, Струве сидел у письменного стола, опершись головой на руки. Его платье намокло от дождя и тяжело висело на теле; на полу образовались лужи, которые стремились стечь в щели. Его волосы космами висели на голове, и его обычно такие гордые английские бакенбарды свисали на мокрый сюртук. Рядом с ним на столе стоял черный цилиндр, который под собственной тяжестью преклонил колени и, казалось, оплакивал свою минувшую молодость, потому что его окружал широкий траурный флер.

— Добрый вечер,— сказал Фальк.— Вот высокое посещение!

— Не смейся надо мной,— попросил Струве.

— А почему бы и нет? Я не знаю, почему мне не смеяться.

— Вот как, и ты готов!

— Да, можешь положиться на это; скоро и я стану консерватором! У тебя траур, как я вижу; тебя можно поздравить.

— У меня умер сын.

— Ну, тогда я могу его поздравить. Скажи мне, чего ты, в сущности, хочешь от меня? Ты ведь знаешь, что я презираю тебя! Да ведь и ты платишь мне тем же. Не так ли?

— Конечно. Но послушай, мой друг, неужели же жизнь недостаточно горька, чтобы делать ее друг другу еще более горькой? Если Бог или Провидение забавляются этим, человеку не надо унижаться до такого.

— Это разумная мысль; она делает тебе честь! Не наденешь ли ты мой халат, пока высохнет твой сюртук; тебе, наверно, холодно.

— Благодарю, но мне скоро надо идти.

— О, ты можешь остаться у меня на время. Мы тогда по крайней мере побеседуем.

— Я неохотно говорю о своем несчастье.

— Тогда поговори о твоих преступлениях.

— Я никаких не совершал.

— Нет — большие! Ты тяжелой рукой давил униженных, ты наступал на раненых, ты насмехался над несчастными. Помнишь ли ты последнюю стачку, когда ты стал на сторону насилия?

— Закона, брат.

— Ха-ха, закона! Кто написал закон для бедного, глупец? Богатый! То есть — господин для раба.

— Закон написан всем народом, «всеобщим правовым сознанием», он написан Богом.

— Побереги свои громкие слова в разговоре со мной. Кто написал закон 1734 года? Господин Кронштед! ^{81} Кто написал последний закон о телесном наказании? Это был полковник Забельман — это было его предложение и его друзей, представлявших тогда большинство. Полковник Забельман — не народ, и его знакомые — не всеобщее правосознание. Кто написал закон об акционерных обществах? Судья Свиндельгрен. Кто написал новый устав риксдага? Асессор Валониус ^{82}. Кто внес законопроект о «законной защите», то есть о защите богатых против справедливых притязаний бедных? Оптовый торговец. Молчи; я знаю твои фразы. Кто написал новый закон о наследовании? Преступники. Кто написал закон о лесах? Воры. Кто написал закон об облигациях частных банков? Мошенники. А ты утверждаешь, что это сделал Бог? Бедный Бог!

— Могу ли я дать тебе совет, совет для жизни, данный мне опытом? Если ты хочешь предохранить себя от самосожжения, к которому ты идешь, как фанатик, то как можно скорее перемени точку зрения; привыкай глядеть на мир с птичьего полета, и ты увидишь, как все мелко и незначительно; исходи из того, что целое — куча мусора, что люди — отбросы: яичная скорлупа, обрезки моркови, капустные листья, тряпки, тогда ты никогда не дашь себя обмануть и не будешь терять иллюзий; наоборот, будешь испытывать большую радость, когда увидишь красивую черту, доброе дело; одним словом, облекись в спокойное и тихое презрение к миру — тебе нечего бояться стать из-за этого бессердечным.

— Этой точки зрения у меня еще, правда, нет; но презрение к миру мною уже овладело отчасти. Но в этом и мое несчастие, ибо, когда я увижу один пример доброты и благородства, я опять люблю людей и переоцениваю их, и опять бываю обманут.

— Стань эгоистом! Пусть черт поберет человечество!

— Боюсь, что не могу!