Красная комната

— Вы называете меня добрым? Единый бог добр, сказано в священном писании, и больше никто! Значит, вы ничего не знаете о Никейском соборе восемьсот двадцать девятого года? Как же вы тогда можете поучать других, если сами ничего не знаете? Ну, а если уж вы теперь собираетесь заняться благотворительностью, то принимайтесь скорее за дело, а я повернусь к вам спиной, ибо подлинная благотворительность совершается втайне. Однако испытывайте свою благотворительность на детях, они еще не умеют защищаться, а к нам не подходите! Лучше дайте нам работу и научитесь оплачивать наш труд, тогда вам не нужно будет столько бегать и суетиться!

— Можно это записать так, Эвелина? — спросила госпожа Фальк. — «Глубокое неверие, закоренелость…»

— Лучше — «ожесточение», дорогая Эжени!

— Что изволите записывать? Наши грехи? Тогда понадобится книжечка побольше…

— «Результат так называемых рабочих союзов…»

— Очень хорошо, — заметила ревизорша.

— Берегитесь рабочих союзов, — сказал столяр. — Сотни лет мы били по королям и только теперь сообразили, что не в них дело; в следующий раз мы ударим по бездельникам, которые живут за счет чужого труда, черт побери, посмотрим, что будет!

— Тише, тише! — успокаивал его сапожник. Разобиженная мать, которая все это время не спускала глаз с госпожи Фальк, воспользовалась наступившей паузой и спросила:

— Простите, вы не госпожа Фальк?

— Конечно нет! — ответила госпожа Фальк с убежденностью, которая поразила даже госпожу Хуман.

— О господи, как же вы похожи на ту женщину; я знала ее отца, шкипера Ронока с Хольмана, еще когда он был простым матросом.

— Все это, конечно, очень интересно, но к делу не относится… Есть здесь еще нуждающиеся в спасении?..

— Нет, — ответил столяр, — они нуждаются не в спасении, а в пище и одежде, но больше всего им нужна работа, много работы, и хорошо оплачиваемой работы. Но не советую дамам заходить к ним, потому что у одного из них оспа.

— Оспа! — воскликнула госпожа Хуман. — И нам не сказали ни слова! Пошли скорее, Эжени, и вызовем сюда полицию. Фу, какие люди!

— А как же дети! Чьи это дети? Отвечайте! — приказала госпожа Фальк, погрозив карандашом.

— Мои, добрая госпожа, — сказала мать.

— А муж? Где муж?

— Его и след простыл, — заметил столяр.

— Так! Тогда мы сообщим о нем в полицию. И засадим его в работный дом. Мы все здесь перевернем вверх дном! Действительно, это очень подходящий для нас дом, Эвелина!

— Не угодно ли вам присесть? — спросил столяр. — Беседовать ведь лучше сидя; правда, у нас нет стульев, но это не беда; к сожалению, у нас нет и кроватей, ими мы заплатили налог. Pro primo[13], за газовое отопление, чтобы не нужно было по вечерам возвращаться из театра в темноте, хотя, как видите, газа у нас нет; pro secundo[14], за водопровод, чтобы прислуге не надо было бегать по лестницам, хотя водопровода у нас тоже нет; pro tertio[15], за больницу, чтобы нашим сыновьям не надо было болеть дома…

— Пошли, Эжени, ради бога; это становится невыносимым…

— Уверяю вас, дорогие дамы, это уже невыносимо, — заметил столяр. — И наступит день, когда станет еще хуже, но тогда, тогда мы спустимся и с Белых гор, и с Прибрежных гор, и с Немецких гор, и спустимся с большим грохотом, подобно грохоту водопада, и потребуем, чтобы нам вернули наши кровати. Потребуем? Нет, заберем! А вы будете спать на верстаках, как сейчас сплю я, и будете есть картошку, так что ваши животы раздуются, словно вас подвергли пытке водой, как нас…

Обе дамы исчезли, оставив кипу брошюр.

— Фу-ты, черт, как пахнет одеколоном! Совсем как от уличных девок! — сказал столяр. — Так-то вот, сапожник!

Он вытер своим синим фартуком лоб и снова взялся за рубанок, а остальные погрузились в размышления.

Игберг, который все это время дремал, теперь очнулся и стал приводить себя в порядок, чтобы уйти вместе с Фальком. С улицы через открытое окно снова послышался голос госпожи Хуман:

— Почему она говорила о каком-то шкипере? Ведь твой отец капитан?

— Его так прозвали. Впрочем, шкипер и капитан — одно и то же. Ты ведь знаешь. Но до чего наглый сброд! Сюда я больше ни ногой! А отчет получится неплохой, вот увидишь. Поехали на Хассельбаккен!

Глава семнадцатая Человеческая природа

После обеда Фаландер сидел дома и разучивал роль, когда послышался легкий стук в дверь, два двойных удара. Он вскочил, набросил халат и открыл дверь.

— Агнес! Какая редкая гостья!

— Да, вот решила зайти проведать тебя; чертовски скучно живется!

— Ты, оказывается, умеешь ругаться.

— Позволь мне немного поругаться, это так приятно.

— Гм! Гм!

— И дай папиросу — я уже шесть недель не курила. С ума можно сойти от этих уроков воспитания.

— Он такой строгий?

— Черт бы его побрал!

— О, Агнес, как ты выражаешься!

— Мне нельзя курить, нельзя ругаться, нельзя пить пунш, нельзя отлучаться по вечерам! Только бы выйти замуж! А уж тогда!

— Это он всерьез?

— Абсолютно всерьез! Взгляни на этот носовой платок!

— Инициалы «А. Р.» с короной? Фамильный герб?

— У нас с ним одинаковые инициалы, я и позаимствовала у него платок! Здорово?