Красная королева

Антония ждет, скрестив руки на груди и подогнув ногу. Спиной она привалилась к плакату, информирующему о том, что парк закрывается в полночь. Правда, уже восемнадцать минут первого, а люди все еще выходят. На время книжной ярмарки время работы парка увеличивается. Некоторые книготорговцы не покидают свои стенды до поздней ночи.

Антония смотрит на часы каждые тридцать секунд. Карле Ортис остается лишь шесть с половиной часов.

Триста девяноста минут.

Двадцать три тысячи четыреста секунд.

Подъезжает машина. Большая. Черная.

Антония выпрямляется, опускает поджатую ногу на землю и подходит к машине.

Открывает заднюю дверь и садится.

На передних креслах – двое людей, смотрящих в лобовое стекло. Еще одна фигура притаилась на заднем сиденье в углу.

Двигатель заглушен, фары машины выключены. Единственный источник освещения – уличные фонари, лучи которых с трудом просачиваются сквозь тонированные стекла.

Некоторые разговоры лучше вести в темноте.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что ваши действия – это шантаж, – говорит фигура в углу. Ее голос практически срывается на шепот.

– Да, разумеется.

– Что вам надо? Денег?

Антония качает головой и объясняет, что ей надо.

– Это все?

– Да, это все.

– В вашем распоряжении необычайно важный секрет, сеньора Скотт. Многие пошли бы на преступление ради того, чтобы его заполучить.

– Мне это безразлично.

Фигура наклоняется вперед, и Антония наконец видит ее лицо. Даже в размытом свете фонарей заметно, что Лаура Труэба постарела лет на десять за каких-то пару дней.

– Как вы узнали?

Антония думает о Кирке Дугласе.

– Я видела фотографию в вашем кабинете, – отвечает она. – У умершего мальчика была ямочка на подбородке. А ни у вас, ни у вашего мужа ее нет. Ямочка передается по наследству от родителей. Конечно, теоретически возможно, что этот ген передался мальчику от какого-то другого родственника, но вероятность этого – один к пяти тысячам.

– Я этого не знала, – отвечает Лаура Труэба.

Конечно, не знала.

– И к тому же мне показалось странным то, как вы держались с нами в тот раз. Вы явно чувствовали свою вину. Но вы не были похожи на мать, обрекшую на смерть собственного сына. Я спрашиваю себя, как бы все обернулось, если бы этим мальчиком и правда был Альваро.

– Я тоже себя об этом спрашиваю, поверьте. И мне хотелось бы думать, что я знаю ответ на этот вопрос; мне хотелось бы сейчас сказать вам, что я поступила бы по-другому. Но на самом деле я не знаю.

Антония понимает. Человеческая душа состоит из нескольких вложенных друг в друга отсеков – словно матрешка. Ты их открываешь один за другим, и в конце концов добираешься до самого маленького. И эта последняя крошечная матрешка отнюдь не похожа на самую первую – большую. Ее лицо подчас излучает мелочность и жесткость.

– Это не единственная ваша ложь. Вы лгали нам с самого начала. Эсекиэль похитил его не в школе, не так ли? Иначе он не смог бы перепутать мальчика.

– Это так, – признается Лаура Труэба. – Он похитил его рядом с домом, в котором мы живем бóльшую часть времени. Рядом с нашим коттеджем в Пуэрта-дель-Иерро. Поэтому он и перепутал.

– Кем был этот мальчик?

– Сыном моей экономки, – отвечает она, и в ее голосе отчетливо звучит стыд. – Он того же возраста, что и Альваро, такого же роста. Они всегда жили с нами под одной крышей. Они даже ездят вместе с нами летом в Сантандер. Его мать занимается всеми моими домами.

– Поэтому у вас была фотография ее сына на пляже.

– Это единственная его фотография, которая у меня есть.

– Как его звали?

– Хайме. Хайме Видаль. Он был славным парнем. Они с Альваро были друзьями. Он ходил в хорошую школу: я его туда устроила. Конечно, не в ту же самую, что Альваро… Это было бы неправильно… Но в хорошую школу.

– В частную.

– Да.

– Поэтому он был в форме, когда Эсекиэль его похитил.

Антония тут же мысленно рисует сцену. Хайме – в костюме и в галстуке – стоит спиной. Все происходит в районе без частной охраны. Фахардо просто ждет в машине рядом с коттеджем, до тех пор пока мальчик, которого он принимает за Альваро, не начинает открывать дверь дома собственными ключами.

– Нам известно, что он вышел из школьного автобуса. От остановки до дома примерно шестьсот метров, но домой он так и не пришел. Его мать заволновалась. А затем позвонил… этот человек. И сказал мне, что похитил Альваро.

– И вы не стали его разуверять.

– Мне было страшно! – чуть не плача, вскрикивает Труэба. – А если бы он вернулся за Альваро? Я должна была защитить сына!

– Что потребовал Эсекиэль?

Лаура Труэба вновь откидывается на спинку сиденья.

– Это уже неважно. Нечто, что я не могла выполнить.

– Тем более ради сына прислуги.

Труэба чуть-чуть приоткрывает окно. Проникающий сквозь узкую щель воздух почти не разбавляет духоту салона.

– Все упреки, которые вы можете мне высказать, сеньора Скотт, я уже высказала себе сама.

– Возможно, – после секундного размышления отвечает Антония. – А что вы сказали его матери?