Красная королева

– Правду. Одну из версий правды. Что кто-то похитил Хайме, перепутав его с Альваро. И что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы его вернуть.

– А затем ей передали труп.

Лаура Труэба молчит. Антония знает, что эта женщина никогда не столкнется с правосудием, что ей никогда не придется унижаться, оправдывая свои поступки перед судьей или присяжными. Она не понесет никакого наказания. Однако, судя по всему, она сама решила себя обвинить и покарать.

Разумеется, облегчения от этого не больше, чем от тоненькой струйки свежего воздуха, проникающей в салон машины.

Но это лучше, чем ничего.

– Мы закончили? – спрашивает Труэба.

– Почти: вы пока не дали мне то, о чем я вас прошу.

– Алехандро.

Один из сидящих впереди мужчин поворачивается и передает своей начальнице черный мешок. Труэба, в свою очередь, передает его Антонии. Мешок тяжелый, и сквозь ткань прощупывается лежащий внутри металл.

Антония достает пистолет. Даже в полумраке металл зловеще поблескивает.

– Вы умеете им пользоваться? – спрашивает мужчина Антонию.

– Нет.

Мужчина поворачивается с непроницаемым выражением лица, берет оружие из рук Антонии и объясняет.

– Это «Глок» четвертого поколения. В обойме семнадцать патронов. Предохранителя нет, так что просто так на курок нажимать не стоит.

Антония забирает оружие и кладет его в сумку. Затем открывает дверь машины и приподнимается с места.

– То, что я сказала тогда вашему коллеге, распространяется и на вас, сеньора Скотт, – говорит Труэба. – Если вы прострелите голову этому сукиному сыну…

Но Антония не дослушивает ее и выходит из машины.

Рамон

По вечерам старость становится невыносимой.

Существует распространенное заблуждение, дескать, старики отличаются от молодых глубокой мудростью и спокойствием духа. Якобы, когда человек достигает преклонного возраста, его тело освобождается от насущных потребностей, от чувственных влечений, от ненасытности желаний и горячности нрава. Старики терпеливы, старики предпочитают мир войне, старики умеют слушать, а сами говорят исключительно с высоты мраморного пьедестала, на который их водрузили время и терпение, и на котором их слова навеки застывают бронзовыми буквами – как ориентир для последующих поколений.

Все это полная чушь, думает Рамон Ортис.

Старики несговорчивы, старики полны предрассудков: для них существует лишь привычные им устои.

Старики развязывают войны: из-за гордости, денег или чувства патриотизма. Или из-за всего перечисленного одновременно.

У стариков те же самые потребности, что и у жаждущих жизни подростков. Если бы тело им позволяло, они бы пили до потери сознания, наедались бы до отвала и трахались бы до посинения (ежегодно продаваемые два миллиарда упаковок виагры служат ярким тому подтверждением).

Но тело не позволяет.

Все, что осталось от Рамона Ортиса, – это немощный мешок с костями, некогда бывший крепкой, энергичной машиной. Он спит лишь два-три часа в сутки неглубоким прерывистым сном, затем просыпается – с болью по всему телу, с пересушенным горлом и с мокрым от ночного недержания бельем. Он постоянно ходит к врачу, каждый раз с новыми оханьями, и каждый раз ему выписывают все новые лекарства. Он ежедневно с печалью вспоминает умерших супруг: одна ушла из жизни в самом расцвете сил, а другая – меньше года назад. Ест он мало, поскольку физически не может потреблять большое количество пищи, хотя аппетит и не ослаб. Этот его иллюзорный аппетит сродни фантомной боли солдата, который пытается схватиться во сне за больную ногу и натыкается на пустоту.

По вечерам, когда усталость ложится на плечи ледяным покрывалом, когда от жжения слезятся глаза, когда ноги больше не выносят тяжесть тела, старость хуже смерти.

Среди знакомых Рамона есть старики. Некоторые смеются над собственными недугами и хотят лишь еще раз перекинуться в картишки, выпить еще один бокал вина, еще раз полюбоваться закатом. Некоторые без конца жалуются на свою участь, некоторые хранят все в себе. И почти все каждое утро смотрят в зеркало и не узнают себя в отражении; разглядывая чужое старческое лицо, они спрашивают себя, кто же украл их апрель[59] и недоумевают, как же так получилось.

Все без исключения старики, которых он знает, в душе как испуганные дети, дрожащие перед серым волком, что беспощадно пожирает их дни, отгрызая с каждым разом все больше и больше.

Все без исключения старики, которых он знает, отдали бы что угодно в обмен на волшебную лампу Аладдина. И даже трех желаний не нужно, достаточно и одного. Вернуться в свои двадцать лет вместе с накопленным багажом знаний и опыта. Вернуться назад, чтобы иметь возможность прожить жизнь заново, не совершая на этот раз ошибок. Они бы легко распрощались со всем, что имеют; со всеми, кого знают. С домом, с доходом, с семьей, с друзьями. С детьми. Без малейшего колебания. Когда в душе у них сгущается ночь, взгляд их начинает блуждать по темным углам в поисках дьявола-искусителя, продающего эликсир вечной молодости. Но находит во мраке лишь пустоту – точно такую же, как в песочных часах их жизни.