Красная лилия

— Вот именно. Романтическая юная девушка, которую он использовал и отверг. Отчаяние, горе, злость. Прощальное письмо от Густава, возбужденный разговор в беседке. Она лучше, чем кто-нибудь другой, знает, что находится в сейфе, где лежит яд. А потом раскаяние, раскаяние и печаль. Отчаяние. И она, не выдержав, кончает жизнь самоубийством. А в качестве наказания использует тот же яд, каким она отравила Густава. Он пишет прощальное письмо. А она, умирая, берет в руку лилию как символ того, что их объединяет. Добавь заколку, которую ты нашел в воде, где растут белые лилии, и в довершение тот факт, что все засовы и запоры были закрыты изнутри. Вот это факты, дорогой мой. И мы должны исходить из этого. С какими бы гениальными рассуждениями и предположениями ты ни пришел. Объявляйся снова, когда появится какое-нибудь мясо. А сейчас я должен посмотреть спортивное обозрение. Привет, — и он положил трубку.

«Он для себя уже все решил», — думал я, сидя и глядя на белый телефон. Калле Асплюнд закончил свое расследование. Убийство и самоубийство. Я понимал его, считал, что он прав, поскольку он исходил из своих позиций. Многое было против всех замешанных, но существовали и другие, кого я не знал, но кто должен был угодить в тончайшие сети, которые Калле Асплюнд и его коллеги расставили по всей стране. Но когда все было взвешено, проанализировано и пропущено через компьютер, когда все было сделано и сказано, на сцене осталась всего лишь красивая Сесилия.

Я медленно прошел на кухню, налил Клео немножко сливок и нашел в буфете забытую сигару «Прыжок оленя» в длинном алюминиевом чехле, на одной стороне которого изображен олень в прыжке. Нет, в общем-то я не курю, но одна хорошая сигара создает правильное настроение и задает тонус мыслительной деятельности. Сигары — это продукт культуры иного рода, чем сигареты машинного изготовления. Сделанные с любовью, впитавшие труд многих поколений. Выбор листа, иногда даже скрученные вручную. Они горят медленно, издают утонченный, изящный аромат. Синевато-серый дым медленно поднимается к потолку. Курение сигары дает умиротворение и расслабление, чуждо горячим спорам и аргументам. Только возвышенные разговоры о благородных вещах. Во всяком случае, время от времени хорошая сигара нужна для спокойных размышлений, а это мне как раз и требовалось, мне надо было разобраться во всех своих впечатлениях.

Я долго сидел в сумерках на террасе и смотрел на чистые черные крыши из листового железа, на зелень острова Шеппсхольм. Мой взгляд добирался до самого Юргордена. Мягкая темно-синяя рука летней ночи покоилась над городом, обрамляла Старый город, водное пространство. Белый остров Чапмана светился между стенами домов, чайка низко плыла над крышами, распластав застывшие крылья. А я думал о Густаве Нильманне и обо всех, с кем встретился в мое тиведенское лето. О Сесилии. О Бенгте. Но никак не мог найти правильного направления, отыскать, кто же двойной убийца. И я понял причину. Калле Асплюнд прав. Убийство и самоубийство с Густавом и Сесилией в главных ролях. Все факты, вся логика вели в ту сторону. Но я не мог убедить себя. Что-то не сходилось. Я не знал только — что.

ГЛАВА XXIII

Большой камин с круглым камнем в очаге выглядел словно с картины Магритте. Вырванный из своей эпохи и взаимосвязи с другими предметами, он попал сюда из Макалёса — несравненного дворца позднего Ренессанса, принадлежавшего Якобу де ла Гардие, и стал просто декоративным элементом станции метро «Кунгсттрэдгорден». Это одна из любимых мною станций в лабиринте под Стокгольмом; она находится так далеко от в основном скучных, бетонно-серых, грязных станций серебряной нити Стокгольмского метрополитена. Не знаю, от чего это зависит: то ли строить с красивыми, яркими красками гораздо дороже, то ли фантазия и желание отсутствуют в архитекторских конторах? Я часто предпочитаю эту станцию. Я обычно спускаюсь с Арсенальсгатан, прохожу мимо великолепных медных ворот, напоминающих мне бронзовые врата Forum Romanum в Риме. Спуск в подземелье окрашен в черно-белые тона, по одной стороне — лакированная красная ограда. Затем я иду по переходу, где по обеим сторонам сделаны рвы вокруг насыпи, в которых находятся предметы из дворца Макалёс и других мест. Колонны, каменная балюстрада. Мраморная женщина с картиной в руке смотрит на меня. Это Клео — муза истории или кто-то еще? Пол перрона покрыт белым, зеленым и красным мрамором. Потолок и одна стена нежно-зеленые, с другой стороны — неотесанная скала. Словно бойницы на борту судна, львиные головы пустыми глазницами взирают на блестящие составы поездов. Да, на этой станции прошлое встречается с настоящим, она больше производит впечатление салона, чем центральной станции, где сходятся линии коммуникаций, когда поезда с осторожным свистом тормозов останавливаются у перрона.