Красная лошадь на зеленых холмах

— А мне что делать? Я им рассказываю — они спят. Они такие старые, мне их жалко… Один, со шрамом на щеке, старается глаза не закрывать, а красное лицо подбородком вперед все ниже, ниже, и когда об стол ударится… глаза совсем другие становятся, а потом опять тускнеют. Я больше не могу! Решаем задачи — из всех четверо понимают… Показуха. Никому не нужна моя работа. А им только аттестаты нужны. Они такие старые, мне их так жалко…

Она готова была снова заплакать, руки беспокойно шарили по столу, она улыбалась, как кукла, на маленькой ее голове торчал черный пук волос, собранный шпильками. Совсем нервы стали плохи у Амины, может, на курорт отправить? Не поедет ведь опять…

— И все стихи вспоминаю… — говорит она, давясь слезами. — Помнишь, в детстве учили…

Ласточки пропали… а вчера зарей…

— Нет, не это. Дальше.

Она сжала кулачки и сунула в карманы махрового халата с зелеными цветочками по белому полю:

С вечера все спится…
на дворе темно…
Лист сухой валится…
ночью ветер злится…
да стучит в окно…

— Хорошие стихи, — хмурясь, сказал Горяев. — Но чего ты их вспомнила? Вон кипит, кипит…

Жена метнулась к плите, едва ли соображая, что делает, но получалось все, как нужно, она размешала ложкой кашу, пока не загустела, положила масла, все бормоча:

— Нет, нет… именно сегодня… ты посмотри в окно… дождь идет… ласточки пропали… Может, мне димедролу выпить? Боюсь, снова сыпь будет на лице… Ласточки пропали… какие страшные стихи…

— Почему же страшные? — спросил Горяев, улыбаясь и внимательно глядя на жену.

— Чего ты на меня так смотришь? Я с ума не сошла. Страшные стихи, говорю, лист сухой валится… и стучит в окно… неужели ты эти стихи не помнишь? Помнишь — утро, снег, еще темно… надо в школу идти, тебя только разбудили, зябко… спать хочется, и так одиноко и остро на душе… а в школе круглые печи железные… у вас такие были? И учительница читает: «Ласточки пропали… а вчера зарей…»

— Ну хватит, хватит, — оборвал ее хмуро Энвер. — Давай есть.

Они молча принялись за ужин. Нет, нужно ей уходить из школы, хватит мучиться. После еды она сказала сонно:

— Я пойду полежу немножко… Ярый ме? Ладно?

Энвер посидел один на кухне, допивая чай. Громко спросил:

— Может, в кино сходим?

— А билеты достанешь? — донеслось из темной спальни.

— Ну все-таки…

Он хотел сказать, что он парторг, но ему было неловко говорить такие слова даже в шутку.

— Попробую достать.

Он быстро оделся и пошел к кинотеатру «Чулпан» (другой кинотеатр, «Заря», был далеко). Попасть в Красных Кораблях в кино — почти невозможная задача. Народу десятки тысяч, а мест в кинотеатре — четыреста. Рабочим Каваза было легче — они работали посменно, и поэтому билеты брали утром те, кому во вторую смену.

А механизаторам или строителям сложнее — в очередь вставали, кто на больничном или дети…

Энвер шел и думал о жене. Когда-то они были молоды и у них не было дома, однажды она сказала ему, что забеременела… А он только получил диплом, торопился жить, он работал инженером, готовил интересный проект и заочно учился еще в одном институте; он был ошеломлен ее словами, ему показалось, что все теперь погибло, и весь мир начал меркнуть, нельзя было, нельзя именно в то время иметь им ребенка… И она поняла, пошла в больницу. Потом оказалось, что детей у них больше никогда не будет.

Она никогда его не упрекала — в конце концов сама виновата. Если бы заупрямилась, ребенок бы родился. Но Амина (как и сейчас) бесконечно любила Энвера и готова была ради него на все. Он защитил диссертацию, окончил второй институт. Его взяли работать в райком партии, а потом Энвер затосковал… Сам сюда попросился — на Каме ожидалось уникальное оборудование, но только полгода он числился инженером, а потом снова стал партийным работником, и такой важный пост доверили ему! Ведь Энвер еще молод — ему тридцать шесть лет. Амина преподает в вечерней школе, для нее работа составляет теперь смысл ее жизни, но в городе, где идет великая стройка, вечерняя школа — почти фикция. Работа здесь не ограничена во времени, и люди к вечеру настолько устают, что на занятиях спят или вовсе не ходят в школу. Они, конечно, не виноваты, что не хватает сил. Но школу закрыть нельзя, на это не пойдет ни горком, ни дирекция Каваза. А как быть преподавателю? Ставить из жалости тройки? Этого хотел бы директор школы Щерба. Но нельзя же… Энвер понимал жену. И ничем не мог помочь.

Возле дверей кинотеатра стояла толпа.

— У вас нет лишнего билета, эй, дяденька?

— Билет юк мы?

— Один билет, а?

Горяев зашел в фойе, к окошечку кассы выстроилась мрачная очередь. Если он вызовет администратора, они зашумят. Неловкость может получиться. Что же делать? Он посмотрел по сторонам. Не может быть, чтобы здесь не было никого из ОМ. Но если кто и был, тот, видимо, прятал глаза. Здесь у каждого свои интересы, Энвер Горяевич, простите-подвиньтесь!